Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Деми помрачнела. Однако сдаваться так просто была не намерена.
— Но вы ведь можете научить меня вытягивать магию из окружающего мира? — Она стушевалась. — Или, для начала, помочь понять, способна ли я вообще на подобное.
— Могу.
— Когда мы начнем?
Цирцея одобрительно рассмеялась.
— Раньше бы я сказала — как только мой отец вслед за Эос взлетит в небо на своей колеснице. Что значит, с самого утра.
Деми выдохнула. Кто бы подсказал ей, как говорить с дочерьми богов, чтобы не оскорбить их своей настойчивостью? Однако Цирцея — прямолинейная, даже дерзкая, на избалованных — в представлении Деми — богов, что пировали на Олимпе в окружении харитов и муз, среди танцев и песен, была совсем не похожа. Впрочем, и для самих богов с началом войны пиры и танцы на роскошном Олимпе остались в далеком прошлом.
— Я не могу ждать так долго. — Деми решила говорить прямо. — Каждый день стирает из моей памяти новые воспоминания. Пока я помню… я хочу сделать хоть что-то.
Она не была уверена, что Цирцея ее поняла, но лучше подобрать слова не сумела бы.
— Почему это для тебя так важно? — задумчиво глядя на нее, спросила колдунья.
— Потому что если я смогу спасти хоть одну жизнь вместо того, чтобы только наблюдать, как последствия моего поступка их рушат… Возможно, мне будет легче, просыпаясь по утрам, слышать ответ на вопрос: «Кто я?». Возможно, я буду чуть меньше саму себя — пусть и прежнюю — ненавидеть. Возможно, мне будет проще доказать, что я — не она. Не та Пандора.
Никиас отвернулся от окна и теперь, как и Цирцея, смотрел на Деми. И, пусть полубогом он не был, от его пронзительного взгляда ей становилось не по себе.
— Я знаю, что такое — расплачиваться за свои ошибки. Что такое — гадать, достоин ли ты прощения. — Заметив взгляд Деми, Цирцея объяснила столь непринужденным тоном, словно говорила о погоде: — Сцилла… То устрашающее чудовище, что кормится моряками и, будто игрушечные, топит корабли. Она не всегда такой была. Сцилла пала жертвой моего заклятья.
Деми подалась вперед, не успев стереть с лица ужас.
— Но… почему?
Уголки пурпурных губ Цирцеи едва заметно дрогнули.
— Любовь толкает людей на странные поступки.
— Вы влюбились в одного мужчину? — поняла Деми.
— О, не просто в мужчину. В Главка.
И она замолчала, прикрыв за пушистыми ресницами черные глаза. Казалось, вовсе пожалела, что начала говорить. Помогла, как всегда, Ариадна.
— Он был простым рыбаком, но притом неотразимым юношей, не уступающим в красоте самому Аполлону. Однажды он, отведав волшебную траву, почувствовал непреодолимое желание окунуться в воду. Реки омыли тело Главка и превратили его в морское божество. Вместо ног у него появился хвост, волосы его удлинились и окрасились в цвет морской волны, но в остальном он остался все тем же красивым юношей…
«Конечно, ведь появление рыбьего хвоста — это такая малость», — мысленно хмыкнула Деми.
— Красивым юношей с добрым сердцем, что стал покровительствовать рыбакам. За это, наверное, я его и полюбила, — хрипло произнесла Цирцея. — За то, что, даже став богом, не забыл о том, кем когда-то был. Но он… он влюбился в Сциллу, прекрасную нимфу, пришедшую однажды к его берегу. В один из дней Главк признался ей в любви, но она не захотела ответить ему взаимностью. И тогда он пришел ко мне — за любовным зельем, что способно растопить лед в сердце Сциллы. Я же своими чарами попыталась отвоевать его сердце.
Черноокая колдунья повела пальцами, и воздух, проходящий через них, заискрился. Сформировавшуюся вокруг ладоней то ли дымку, то ли пыльцу, Цирцея послала в сторону Деми. Первым ее желанием было чихнуть. Вторым — сделать все, что бы колдунья ни приказала.
— С мужчинами работает даже лучше, — нараспев произнесла Цирцея. — Есть в них… некая слабость, уязвимость, которую моя магия лишь приумножает.
Никиас нахмурился, с вызовом складывая руки на груди. Всем своим видом показывал: чарам Цирцеи его уж точно не пронять. Однако колдунье не было дела до чужих гримас.
— Вот только Главк был божеством, пусть и не по рождению, не по крови. Что-то в нем леденило его кровь, делало устойчивым к моим чарам. А может, это и есть та сила любви, которую так часто воспевают рапсоды[6] и аэды[7]. И я… разозлилась. Сказала ему: будет тебе зелье, а сама отравила воды, в которых обычно купалась Сцилла. Раз Главк и сам однажды был изменен, пусть попытается обрести счастье с тем, кто изменится тоже. Так, прекрасное, юное тело Сциллы взбурлило, словно вода, взбугрилось. Белая, словно морская пена, кожа обратилась жесткой чешуей, из тела вылепились змеиные и собачьи головы. Сциллу обуздал невыносимый голод, и утолить его она могла лишь человеческой плотью.
Деми, содрогнувшись, смотрела на красивое лицо колдуньи, замечая, как пылают черным пламенем ее глаза. В голосе Цирцеи не было торжества, но и сожаления не было тоже. Выходит, совершенную однажды ошибку она приняла?
Однако в ее арсенале — лишь одна разрушенная жизнь. Хорошо, если верить слухам — несколько. Но не тысячи, десятки, сотни тысяч загубленных душ.
— Я слышал, что это сделала колдунья по имени Кирка.
Цирцея обезоруживающе улыбнулась Никиасу.
— Так некоторые меня зовут.
— Вы пытались исправить содеянное? — тихо спросила Деми.
Ее пронзил взгляд пылающих черным огнем глаз.
— Пыталась. Не вышло. Проклятье намертво впиталось в душу Сциллу. Она и умереть не может, но и не может жить, как прежде. Как обычный человек.
Раздался хруст. Что-то темное объяло вазу перед Никиасом. По стеклу зазмеились трещины, разбивая его на части, в разные стороны хлынула вода. Лишенные сосуда, цветы упали на стол… и завяли, почернев.
Деми смотрела на Никиаса расширенными от ужаса и изумления глазами, но он, конечно, не торопился ничего объяснять. Стоял, сжимая руки в кулаки.
Цирцея выглядела так, словно ничего необычного не случилось. Из ниоткуда появилась тоненькая, словно тростинка, служанка, и принялась убирать воду. Не двигаясь с места, колдунья притянула друг к другу осколки, зарастила трещины, будто Искры Асклепия и Гигиеи — раны, и снова сделала вазу цельной.
Повернувшись к Деми,
