хвалили и ругали, модераторы настойчиво предлагали статус эксклюзивного автора портала и всячески намекали на возможные в таком случае помощь и содействие, рекламщики стучались в личку, а коллеги по цеху, громко хвалившие мои старые никчемушные книги, высокомерно сцеживали яд в сторону новенькой «выскочки» в авторском чате. Мне было… не плевать, нет. Просто я за всем наблюдала несколько отстраненно. У меня вообще создалось впечатление, что прямо сейчас я не совсем человек, а, скорее, куколка, что должна определенное время провисеть вниз головой на веточке какого-нибудь тенистого дерева, чтобы через время вылезти совершенно обновленной — с новыми крыльями, силами, надеждами, амбициями и готовностью к новой любви. Не слепой и на все согласной, как была с Тимом, — боже, надо же было быть такой дурехой! — но и не циничной и исключительно в горизонтальной плоскости, как случилась с Марком. Да, сейчас я готова была признаться себе в том, что этот мужчина протаранил меня своим членом до самого сердца.

Какой любви я хотела? Такой, чтобы молчать вместе, не скучая, готовить ужин в четыре руки, пробуя друг у друга горячие кусочки, болеть, зная, теплый чай всегда стоит у кровати, ругаться в хлам, страстно мирясь в кровати, или в душе, или у стены на кухне, или на пирсе под шелест волн. Так, стоп, пирс надо вычеркнуть. Это из прошлой книги, последнюю страницу которой я уже перевернула. В общем, я хотела самой обыкновенной, измусоленной сотнями тысяч писателей и поэтов любви — простой, человеческой, приземленной, но искренней. А самое главное — моей. И навсегда.

— Поли-и-ин, ты дома? — раздался слегка гнусавый голос подруги в трубке.

— Как обычно, — откинувшись на спинку шикарного кресла, купленного буквально пару дней назад и будто прилепившегося к моей заднице, я потерла переносицу. Уф, вот это урожайный у меня сегодня день. Как торкнуло в пять утра, так до самого обеда не отрывалась от компьютера, только кофе утром хлебнула и водичку пью. Кстати, надо бы уже и перекусить.

— Слушай, а можно я к тебе на обед приеду, а? — неожиданно попросилась Лана.

— Э-э-э, ну можно, конечно, только у меня обеда как такового и нету, — судорожно начала я перебирать в уме наличие продуктов в холодильнике.

— Ну, у тебя же мамины-то грибочки есть? И яблочки ее моченые у тебя вечно стоят недоеденные. — Точно! Уж маминых квашений и солений у меня всегда было полным-полно. — Я хлеба принесу, а ты картофанчик пожарь пока. Пока-пока, целуйки, еду.

— Пока-пока, целуйки, жду.

Я уставилась на трубку в немом изумлении. Что это на нее нашло, интересно? Местный купальный сезон еще полным ходом идет, несмотря на то, что по ночам уже и плюс двенадцать всего, а ей картошечку жареную подавай. С хлебом? И грибочками? И мочеными яблоками?

— Сколько задержка? — в лоб спросила я подругу, не успела она переступить порог.

У моей вечно беззаботной и непробиваемой оптимистичной блондинки задрожала нижняя губа, а нос моментально распух и стал красным. Но слез не было.

— Три недели.

— Курортные последствия?

— Угу.

— И?

— Не трави мне душу, Полин. Хочу рожать. Хочу, аж не могу. Только…

— Что только?

— Только мне его заранее так жалко. Сиротинушку.

— М-м-м, маму съел, папу съел, дядю с тетей съел, остался сиротинушкой?

— Какую тетю с дядей?

— Дурную, блин. С чего он сиротинушкой уже стал?

— А что, как вернее назвать — безотцовщиной?

— Так. — Я стянула с бестолковки ее модный жилет из оренбургского платка, отороченный мехом, и подтолкнула в сторону кухни. — Иди сюда. Буду реанимировать твой мозг моченой антоновкой. Первое средство при отсутствии такового.

Ланка покорно побрела на кухню, где, увидев накрытый стол, встрепенулась, оживилась и суетливо кинулась обратно в прихожку за пакетом с хлебом и какими-то печенюшками к чаю. Взяв в руки половинку моченого яблочка — прозрачно-розового, холодного, остро-пряно пахнущего, она блаженно зажмурила глаза и чуть не с урчанием вонзила в него зубы.

— Сдохнуть можно, как вкусно, — невнятно прочавкала она. — Слушай, а можно у мамы еще попросить баночку?

— Я тебе ведро целое привезу, чтобы ты мне тут не тошнила дурью про сироток и прочее непотребство. — Я подцепила соленый опенок и закинула в рот первую за сегодня настоящую еду. Черт, и правда вкусно. Что-то я с этой рабочей лихорадкой совсем перестала готовить последнее время, перебиваясь либо всухомятку, либо вообще обходясь парой чашек кофе и шоколадкой за весь день.

— Каспер знает? — спросила я.

— Пф! Еще чего. Зачем ему знать-то? — повела плечом подруга. — Это мой ребенок, и он к нему никакого отношения не имеет.

— Очень интересно. С чего такая вселенская несправедливость? — возмутилась я. — Вдвоем сделали. Вдвоем и рожайте.

— Ой, Полин, я тебя умоляю. Ну с чего ты взяла, что ему будет это интересно?

— Лан, он чуть не плакал, когда тебя провожал. Он же реально тебя любит.

— Любит. Ага. Так я и поверила, — запихиваясь жареной картошкой, ответила подруга. — Полин, я же взрослая баба, не дурочка наивная, мне тридцатник скоро, а ему, на минуточку, двадцать шесть всего. Какие ему дети? Да еще и от тетки, старше него? Да еще с учетом того, что он живет на самом фешенебельном курорте мира, где ему такие, как я, пачками на шею вешаются. Покуролесили, зажгли, покувыркались от души — да так, что даже вспомнить и то сладко становится, ну и будет. Пусть себе наслаждается своей жизнью в раю дальше. А я рожу ребеночка, сама его воспитаю, будет кому стакан воды в старости подать.

— Дура ты, а не взрослая баба. Почему ты лишаешь Каспера просто права выбора? Почему ты решаешь за него — хочет он этого ребенка, вернее, тебя с этим ребенком, или нет?

— А ты почему лишила своего Марика выбора?

— Не сравнивай, Лан. Там все понятно было с самого начала, — отодвинула я тарелку, еда в которой вдруг моментально стала безвкусной. — Марк не просил меня позвонить ему через месяц, он вообще собирался закатить прощальную вечеринку, чтобы поставить точку в наших отношениях.

— Тебе откуда знать, что он собирался сделать на той вечеринке? — парировала Ланка, откидываясь и сыто отдуваясь. — Блин, а за твою маму замуж никак нельзя?

— Ее папа не отпустит. А ты не увиливай и не переводи стрелки. У меня в животике не растет будущий Маркович. А у тебя растет Касперович. Или Касперовна. Тебе сейчас надо бы подумать о том, что тебе скажет твой ребенок через несколько лет, когда увидит, что у всех есть папы, а у него или нее папы нет.

— Ну, может, и появится