Поначалу открытия Миллера прошли незамеченными, однако в 1750 году Артур Доббс (о котором мы уже знаем благодаря венериной мухоловке) провел тщательные наблюдения над тем, как пчелы посещают цветы на покосных лугах, и исследовал груз пыльцы, который те уносили в улей:

Узкая специализация на одинаковых цветах, которую принято называть постоянством, у многих насекомых, питающихся нектаром разных растений, – вопрос удобства, а не инстинкт. Даже пчелы, если представится случай, собирают нектар с самых разных цветов, что доказывается несколькими минутами наблюдения за отдельными пчелами на клумбе, где растет несколько видов. Однако Доббс подвел доказательную базу под общие представления Миллера о роли насекомых в опылении. Полный сложный механизм взаимообмена «нектар за сексуальные услуги» выявили лишь Кольрейтер и Шпренгель в последние десятилетия XVIII века. Кольрейтер установил, что нектар и привлекает пчел на цветы, и служит для них высокоэнергетическим топливом (пыльца идет в основном на запасы пищи для развивающихся личинок). Шпренгель проработал всю логистику сбора урожая. В 1878 году, задавшись целью выяснить, для чего служат ворсинки у основания лепестков герани лесной, он рассудил, что раз нектар необходим для привлечения и кормления опылителей, то волоски – это прозрачная шапочка для душа: она служит для защиты нектара от дождя. На следующий год Шпренгель подробно исследовал незабудки и выяснил, что желтое колечко, радужка «глазка» незабудки, – это указатель, направляющий гостей-насекомых к короткой трубочке в центре небесно-голубого цветка, а следовательно, и к нектару у основания чашечки. А заодно и к пыльце. В течение следующих лет он выделил четыре важнейшие составляющие цветковой структуры незабудки: собственно нектарник, выделяющий сахаристый сок, резервуар для нектара, прикрытие для нектара, которое оберегает его от дождя, и разнообразные устройства, помогающие насекомым найти нектар, особенно аромат и «указатели» кратчайшего расстояния.

В основном незабудки опыляются мухами, в том числе жужжалами, чьи грациозные парящие полеты в марте служат надежнейшим признаком потепления (см. рис. 26 на цветной вклейке). Эксперименты с подделкой аромата и искусственными цветами разной окраски показали, что жужжалы в основном реагируют на запах, а затем уже на окраску цветка[124]. Иногда незабудки посещают и бабочки, и разные виды опираются при поисках нектара на разные органы чувств: крапивница не реагирует на запах, зато видит и желтую сердцевинку цветка, и голубые лепестки; павлиний глаз прилетает и на запах, и на желто-голубую раскраску; лимонница и другие представители семейства белянок реагируют только на голубые лепестки. Голубой и его оттенки с примесью лилового и ультрафиолетового, похоже, любимые цвета и в мире насекомых. Желтый стоит на втором месте, а в сочетании с голубым дает зеленый. Пока что не обнаружено ни одного насекомого, у которого в глазах были бы рецепторы красного, и цвета на этом конце спектра кажутся им черным или темно-серым.

К середине XVIII века возникла идея коэволюции – мысль, что мелкие изменения в архитектуре или сигнальной системе цветка приводят к соответствующей адаптации у насекомых, которые им пользуются. Это идет на благо обеим сторонам. Модифицированное насекомое может и дальше собирать нектар, а цветок обеспечивает, чтобы его пыльцу переносили на другие экземпляры, обеспечивая прочную, постоянно меняющуюся генетическую базу. Перенос пыльцы, вероятно, привел к тому, что от насекомых, питавшихся примитивными самоопыляющимися цветками, ответвились насекомые-опылители. Однако разнообразие видов цветковых растений, как мы его понимаем, в основном эволюционировало в результате взаимовыгодных отношений между этими классами организмов.

* * *

Подозревал ли об этом Китс в первые годы XVIII века, и если да, как это согласовывалось с его очевидно враждебным отношением к упрощенчеству в науке?[125] Страсть к растениям проявилась у Китса еще в детстве, когда он жил в деревнях, вошедших затем в состав восточного Лондона. Он подолгу гулял на просторах полей в окрестностях Эдмонтона, наблюдал за птицами, залезал на вязы и собирал крапиву, чтобы потом подложить братьям в постель. Прошло десять лет, и его тетради по медицине были изукрашены набросками цветов, в том числе и страницы с конспектом лекции Эстли Купера по структуре человеческого носа. Стихи Китса – сплошной цветочный орнамент, не хуже интерьера готической церкви. Его последнее письмо, написанное перед самой смертью 23 февраля 1821 года, когда поэту было всего 25 лет, завершается финальным росчерком: «О! Я чувствую, как давит на меня холодная земля, как растут надо мной маргаритки – о, какой покой!»

Тремя годами раньше он нашел в реальности цветка идеальную модель своей идеи «негативной способности» – это та продуманная творческая пауза, внимательная лень, «мудрая пассивность», на которой настаивал Вордсворт. Однажды прекрасным весенним утром в конце февраля Китс сидел в своей квартире в Хэмпстеде и писал подбадривающее письмо Джону Рейнольдсу, который тогда предавался пассивности не по философскому выбору, а из-за хронической болезни.