Рон Хэскинс и Изабель Соухилл из Института Брукингса исследовали социальную мобильность на примере жизненных траекторий мужчин, чьи отцы находились в нижних 20 % распределения дохода.[107]Если бы мы жили в мире равных возможностей, то, следует полагать, 20 % сыновей должны были бы оказаться в той же самой группе, что и их отцы.

На самом же деле, как выяснили Хэскинс и Соухилл, 42 % сыновей остались в той же группе, что и их отцы, тогда как в Дании соответствующая цифра составила 25 %, в Швеции – 26 %, в Финляндии – 28 %, в Норвегии – 28 %, в Великобритании – 40 %. Даже в скандинавских странах родиться в бедной семье – значит иметь дополнительные препятствия на пути к лучшей жизни. Однако в США родиться в бедной семье означает иметь вдвое меньшие шансы на более обеспеченное будущее. Другие исследования, где применялись иные методы измерения мобильности, привели к тем же выводам.

С воцарением рыночного либерализма социальная мобильность стала снижаться. Поскольку обеспеченные слои населения увеличили отрыв от остального общества по доле в доходе, они отрезали путь к спасению остальным, застолбив за своими детьми место в гораздо более светлом будущем, чем то, на которое могут рассчитывать дети из бедных семей.

Все данные свидетельствуют о том, что противопоставление равенства результатов и равенства возможностей, ключевое в риторике рыночных либералов, не имеет ничего общего с реальностью. Выравнивание возможностей способствует выравниванию результатов, и наоборот.

Причины этого выяснить нетрудно. Считается, что крайне неравномерные экономические результаты рыночной либеральной политики сглаживаются благодаря доступной для всех системе образования и законам, которые запрещают дискриминацию и обусловливают прием на работу и дальнейшее продвижение только личными заслугами человека.

Возможно, в течение одного поколения это дает эффект, однако уже второе поколение разбогатевших родителей старается обеспечить хороший трамплин своим менее талантливым детям, например, отправляя их в престижные частные школы, где они учатся отлично сдавать экзамены и обрастают связями.

Еще одна смена поколения – и богатые вступают в схватку за свои налоги, которые, как им кажется, бесцельно тратятся на государственную систему образования, теперь для них бесполезную. Те же, кто остаются в государственной системе образования, идут на всяческие уловки, чтобы поместить своих детей в хорошие государственные школы, стараются привлечь и удержать в них лучших учителей, различными способами привлекают частные средства и т. д.

Образование принято рассматривать как наиболее надежный социальный лифт. Но параллельно с ростом неравенства богатые, что довольно естественно, старались обеспечить наилучшее образование своим детям, и самый прямой путь для этого – частные школы. Увеличение их количества всегда было центральным требованием рыночных либералов.

Соответственно, с течением времени личные способности все меньше влияли на достижение того или иного уровня образования, а уровень образования становился все менее значимым фактором социальной мобильности. Одно британское исследование выяснило, что быстрее всего уровень образования рос у «детей с низкими способностями, но высоким экономическим статусом» (или, говоря прямо, богатых балбесов). Благодаря росту богатства своих родителей эти отпрыски могли рассчитывать на более радужное будущее, нежели дети с большими способностями, но из бедных семей.

В сфере высшего образования эти проявления неравенства бросаются в глаза сильнее всего. Благодаря программам стипендий небольшое число бедных, но способных студентов ежегодно попадает в университеты Лиги плюща, такие как Гарвард и Йель. Но, как уже говорилось выше, их перевешивают студенты из семей, находящихся в верхних 25 % распределения дохода и обладающих как достаточными финансовыми ресурсами, чтобы позволить себе оплачивать огромные счета за обучение, так и культурным капиталом, необходимым, чтобы пробраться через запутанный процесс поступления.

Для детей патрициев, не блещущих интеллектуальными способностями, есть свои эффективные механизмы преференций – это формальная или неформальная система наследственных преимуществ при поступлении в частные университеты, благодаря которой дети выпускников получают льготу при приеме. В 1998 году Уильям Дж. Боуэн, бывший президент Принстонского университета, и Дерек Бок, также бывший президент Принстонского университета, выяснили, что «доля поступивших среди детей выпускников была вдвое выше, чем среди остальных абитуриентов».[108]

Если неравенство результатов глубоко укоренено, оно неминуемо подтачивает равенство возможностей. Ведь родители всегда хотят лучшего для своих детей. В обществе с крайне высоким неравенством богатые родители всегда будут искать способы обеспечить своим детям существенные стартовые преимущества.

Хотя образование играет решающую роль, есть и другие, менее доступные для невооруженного глаза механизмы поддержания высокого неравенства, например, уровень здоровья человека. Барбара Эренрайх в своей книге «Экономя на всем» размышляет о тяжелой участи американской работающей бедноты, живущей без медицинской страховки. Хотя неравенство в доступе к медицине усиливает разницу в показателях здоровья между богатыми и бедными в США, эта проблема стоит даже в тех странах, где существует всеобщая система государственной медицинской помощи. Детство, проведенное в бедности, чаще всего означает более слабое здоровье, так что о подлинном равенстве возможностей говорить не приходится.

Кроме того, действуют и другие факторы. Крайне неравномерное распределение доходов означает, что человеку требуется гораздо большее повышение дохода для преодоления дистанции в распределении, скажем, между нижними 20 % и серединными 20 %. Подводя итог, подчеркнем, что неравенство результатов является безусловной преградой для социальной мобильности.

Стоит только представить себе многочисленные преимущества, которые человек получает, родившись на свет в богатой семье, а не в бедной, и сразу становится ясно, что увеличение разрыва между богатыми и бедными препятствует, а не способствует переходу малоимущих в ряды богатых, да и движению в обратном направлении. Поэтому тот факт, что в условиях рыночного либерализма социальная мобильность низка и продолжает снижаться, не должен удивлять. Но все же грустно, хотя и вполне понятно, что в миф о равных возможностях, который вот уже многие десятилетия не имеет никакого отношения к действительности, продолжают верить.

Самые убедительные свидетельства против гипотезы «обогащения сверху вниз» накопились в ходе изучения таких социальных показателей, как уровень здоровья, преступности и социальной сплоченности. Не приходится удивляться, что у бедных большинство этих показателей хуже, чем у богатых. Что более неожиданно, показатели у лиц с высокими доходами, но живущих в обществах с высоким неравенством, ниже, чем у лиц, материально менее обеспеченных, но живущих в обществах с низким неравенством. Только для небольшой прослойки самых богатых непосредственные выгоды от высокого дохода перевешивают негативные эффекты от жизни в обществе с высоким неравенством.