По приговорам экс-еретики направлялись в паломничество на срок от одного до восьми лет. Кажется, для отправления в паломничество было два наиболее подходящих периода: в марте и в августе.

«Издан декрет, – читаем мы в типичном документе об осуждении, изданном 5 ноября 1253 года, – о том, что, заплатив штраф в размере пятидесяти фунтов и дав должные клятвы, Бер. дез Мартир, Бер. Армен старший и П. Далбарс Алазонский должны отправиться за моря в месяце марте. Так пусть будут готовы отправиться в плавание либо из Эйг-Морта, либо из Марселя».[148]

Следует помнить, что само путешествие давало мало или вовсе не давало опыта пилигриму. Почти во всех монастырях, в которые он должен был попасть, его встречали с большим гостеприимством. Он мог бесплатно оставлять в конюшнях своих лошадей, мог бесплатно два дня жить в каждом монастыре. Понятно, что к паломникам из Европы, отправленным в недолгое паломничество, скажем, на несколько месяцев, не относились как к серьезным грешникам. Пилигрим всегда ехал по проторенной дороге, и все считали, что он делает нужное, благочестивое дело. Мсье Молинье буквально с мукой указывает на «безжалостные насмешки иностранного населения», «на ужасное состояние дорог в Европе» и так далее, словно неудобства и опасности, встречавшиеся на пути средневековых пилигримов, были специально устроены инквизиторами.[149] На самом деле паломник сталкивался на пути со множеством вещей, которые мы сегодня рассматриваем как трудности; обычному пилигриму было не легче и не труднее, чем обычному средневековому страннику.

В двадцать третьей главе Второй Книги Царств[150] говорится, что Иосия, опрокинув алтарь Ваала и изгнав языческих священников, взглянул Иосия, и увидел могилы, которые были там на горе, и послал, и взял кости из могил, и сжег на жертвеннике, и осквернил его по слову Господню, которое провозгласил человек Божий, предрекший события сии.[151] Так традиционно выражали официальное отвращение в памяти мертвых; подобные же описания мы находим в пьесах Софокла и Эсхила, в хрониках кодов Жозева и Теодосия. Отрицание элементарных прав мертвых возникло задолго до христианской эры и считалось надлежащим наказанием мертвых, о чьих нехороших деяниях узнали лишь после их жизни. Это наказание могло ждать наиболее свирепых преступников; общество отказывалось почитать их память. В 1022 году, когда еретиков впервые стали сжигать в Орлеане по приказанию короля Робера Благочестивого,[152] выяснилось, что один каноник, умерший за три года до этого, был уличен в ереси. Его тело немедленно эксгумировали и выбросили с кладбища. В 1209 года труп еретика Амори де Бене был выкопан из земли, и останки бросили собакам на съедение.

Возможно, не стоит так уж удивляться тому, что средневековая Церковь с ее удивительной ненавистью к ереси с такой легкостью приняла практику подобного обращения с мертвецами. Ересь была проклятием, грязью, которую нельзя было простить даже мертвым. Невыносимой была мысль, что на освященной земле кладбища с фамильными усыпальницами верующих покоились останки тех, кто при жизни был богохульником. Если еретика хоронили в семейном склепе, то считалось, что он обманом попал туда. Так пусть лучше его с миром похоронят в другом месте. Пусть все делается пристойно и в надлежащем порядке. Но как же можно положить его в землю в месте, подготовленном тем, кого он при жизни презирал и от кого отрекся?

Именно так относились к могилам еретиков, начиная со времен патристики и заканчивая Средними веками. Однако с повторным появлением организованной ереси в Европе и с соответствующим нарастанием анти-еретических настроений проклятие мертвых обретало все более серьезные формы. К тому времени, когда на историческую сцену вышла инквизиция, было уже множество прецедентов проклятия мертвых, причем оно заключалось не только в выкапывании их останков из могил, но и в отказе на право перезахоронения. Причина развития нового витка преследования мертвых относительно понятна; в документах есть множество описаний подобных преследований. Существовало, однако, опасение того, что ученики умерших еретиков заберут их останки и будут почитать их, как святые реликвии. Таким образом, секта могла получить новый стимул к жизни, а религиозные предрассудки, о которых было почти забыто, могли расцвести с новою силой. Так, после смерти Арнольда из Брескии было приказано сжечь его тело, а его останки выбросить в Тибр, «дабы люди не могли собрать их и почитать, как пепел великомученика».

Святая палата со своими многотомными записями и с развитой системой слежки за тем, кто представал перед нею, лучше всего подходила для преследования памяти мертвых. Случайное замечание сына или внука могло вызвать мгновенное подозрение; поднимались записи чуть ли не полувековой давности, и вполне могло выясниться, что давно умерший человек был еретиком. Тело некоего Арно Пуньилупоса, умершего в 1260 году, было эксгумировано и сожжено в 1301 году. Эрмессинд де Фуа и ее отец, Арно де Кастельбон, были обвинены в ереси через 30 лет после смерти. В 1330 году осуждена была также память Бернара Арно Эмбрина, который к тому времени был мертв уже 75 лет! В 1319 году инквизиция Каркассона открыла дело против памяти Кастеля Фора, францисканского монаха. Выяснилось, что на смертном одре в 1278 году он был принят в секту альбигойцев. Его вина была доказана; немедленно приказали откопать его останки. Тот, кто занимался эксгумацией, заявил, что по костям невозможно узнать человека, потому что кости одного покойника перепутаны с костями другого. Тогда заподозрили, что монахи, ревниво относившиеся к памяти своего брата, намеренно смешали кости. Об этом деле было доложено Папе Римскому. Было проведено расследование, которое и признало обвинение несостоятельным.

Процессы над мертвецами проводились по той же схеме, что и процессы над живыми. Сначала обсуждались факты, затем допрашивались свидетели, а потом все собранные материалы, как обычно, передавались на рассмотрение группе экспертов. Мсье Танон заметил, что на посмертный процесс над 13 гражданами Каркассона общие траты составили: «жалованье для юристов инквизиции, которые представили материалы, для нотариусов, которые в течение 12 дней выслушивали свидетелей, и, наконец, двух барристеров, которые, по просьбе инквизитора, защищали мертвецов».[153]

Приговор оглашался обычным образом – либо во время «Sermo generalis», либо в присутствии наследников и всех тех, кого это дело касалось. Эксгумация и перевоз останков проводились в атмосфере полной суровости и серьезности, соответствующей случаю; кости везли по улицам в телеге, которую сопровождала толпа людей и герольд, выкрикивающий имя осужденного человека и называющий преступления, за которые его осудили. Церемония кремации проводилась, разумеется, светскими властями. Святая палата занималась только вынесением приговора и следила за тем, чтобы останки были вырыты из священной кладбищенской земли. Все остальное было делом светских властей. Любопытно, что Церковный собор в Арле, проводимый в 1234 году, использовал ту же формулировку, что и при вынесении приговора нераскаявшимся: «если их тела или их кости можно отличить от других, то их следует выкопать из земли и передать в руки светского судьи».