Почему я все-таки не выходила из его машины? Ведь он опять включил свой персональный излучатель гипноза, и я даже глаза прикрыла, чтобы не выдать ему желания опять почувствовать на своих губах его губы…

— Вы не умеете выглядеть бесстрастной, Лариса Сергеевна. Для женщины это хорошо, а вот для бизнесмена — не очень. Мы, как и опытные картежники, должны владеть своим лицом… А Александр Игнатович… Мы с ним были друзьями… и он сам так захотел.

О чем это он говорит? Ах да, это же он отвечает на мои мысленные обвинения в его адрес.

— Чего захотел Александр Игнатович?

— Подставиться. Он всегда был фаталистом. Во всем видел руку судьбы. Отчего-то решил, будто ваша тетя зовет его к себе. Ехал на дело и завещание написал. То есть всю свою собственность распределил, кому — что… А насчет вашего магазина еще раз прошу — не спешите отказываться. Хотя, конечно, принять его против воли никто вас не заставит.

— Вам бы, конечно, не пришло в голову отказаться?

— А зачем? — удивился Шувалов. — Я при этих магазинах с самого открытия. В вашем, самом первом, пришлось и кистью помахать, и молотком поорудовать, и за прилавком постоять…

— Да вы поймите, я живу в краевом центре, в семистах километрах от этих мест. Я тоже соучредитель фирмы…

— То-то вы дурака валяли, когда мы вас в Ивлев везли, — улыбнулся он. — Витек — водитель — вам не поверил. Неужели вы и вправду продаете компьютеры?

— И даже составляю программы. — Я не удержалась, чтобы не похвастаться. — Вы мне советуете отказаться от фирмы в большом городе и переехать в маленький, только потому что некто Бойко оставил мне в наследство магазин? Поставьте себя на мое место. Я ехала в Костромино всего лишь оформить наследство — мы все очень любили тетю Олимпиаду, и не приехать было бы свинством с моей стороны, а что я здесь нашла?.. Когда я выглянула в окно и увидела, как вы следите в бинокль за моим домом, я просто жутко разозлилась! Ну, думаю, погодите. Между прочим, ехать в Ивлев в тот момент я вовсе не собиралась.

— Выходит, я своими руками подтолкнул вас к Михайловскому? — пробормотал он.

Я почувствовала, что краснею.

— Вы смущены? — Он посмотрел мне в глаза, словно в них хотел прочитать то, что я не сказала словами. — Или разозлились на меня? Что ж тут такого. Вы ведь не замужем.

Я отрицательно качнула головой.

— И Федор — человек свободный. Как говорится, вам и сам Бог велел… Я просто завидую ему черной завистью.

— А как же вы пели: «Мы кузнецы, и дух наш молод, куем мы счастия ключи!»

— Кто это — мы?

Я смешалась еще больше.

— Ну, старшее поколение.

— Положим, я не так уж и стар. Если иметь в виду эту песню. И к моей ситуации больше подойдет выражение «желающего судьба ведет, а не желающего тащит». Кстати, если вас это интересует, оружием я заниматься больше не буду. Надоело.

— А кто будет?

— Найдутся ребятки помоложе, позубастей. Свято место пусто не бывает.

— Как вы можете так спокойно об этом говорить? Вы же офицер! Или вам, как Людовику Четырнадцатому, все равно: после нас хоть потоп?

Впервые в его глазах зажглось нечто, похожее на подобие чувства, пусть и раздражения.

— Уж не читаете ли вы мне политграмоту? Я, знаете ли, милая барышня, в свое время наслушался: что должен советский офицер, чего не должен советский офицер…

— Извините, — сказала я; действительно, чего вдруг я решила, что после признаний Шувалова могу теперь бесцеремонно учить его жизни, — вы правы, это не мое дело.

— В любом случае знайте: я благодарен вам и тому, что вы решили выяснить, кто убил вашу тетку. Если бы не это, Далматов и компания не зашевелились бы, не стали делать ошибок…

— Александр Бойко не был бы смертельно ранен.

— Правда должна была восторжествовать… Вот и я заговорил высоким штилем!

— Михайловский считает, что у вас здесь произошли просто разборки, а я думаю, здесь разыгралась трагедия…

Я сказала это и призадумалась. Однако теперь не молчалось Шувалову. Он вначале просто кивнул в ответ на мои слова, а потом вдруг признался:

— Вы не знаете, как меняют человека большие деньги? Он — как тигр, отведавший человечины, будет и впредь к этому стремиться. И все реже станет мучить его совесть, что он продает себя. Предает…

Вид Сергея Шувалова в этот момент меня откровенно испугал. Словно в него и вправду вселился дух тигра-людоеда, а для меня такая резкая перемена в нем была равносильна внезапному холодному душу. Морок кончился, я опять стала свободной.

Так вот, оказывается, какую силу может иметь над человеком моральный наркотик. Это внезапно вспыхнувшее чувство не имело ничего общего ни с любовью, ни вообще с чем-то светлым, чистым и нежным, оно было темным, как аура этого самого тигра.

Нет, не нужно мне ничего такого! Ни странных откровений, ни гипнотических взглядов, ни его касаний, от которых мурашки бегут по коже… Отпихнуть от себя, в сторону! Пусть здесь и остается! Где-то вторым планом мелькнула мысль, что, возможно, Шувалов в раздражении просто на себя наговаривает, но я не хотела думать об этом.

— Остановите машину, я выйду.

Мой голос был спокоен, но скулы мне пришлось сжать, чтобы зубы не стучали друг о друга.

— Мы с вами не закончили, — проговорил Шувалов холодно. — Папку вы возьмите с собой. Я к ней не имею никакого отношения. Это вовсе не значит, будто ваш магазин вдруг останется без присмотра. Я назначу управляющего из своих людей, умного и порядочного… Да, представьте себе, Лариса Сергеевна, что такие люди в России еще не перевелись.

Он заметил мою ухмылку, которую мне не удалось удержать внутри.

До дома Михайловских оставалось совсем немного, да и я решила пройтись пешком, чтобы привести в порядок свои взбудораженные мысли.

Шувалов вышел следом за мной.

— Когда в стране началась постперестроечная чехарда, — сказал он, заступая мне дорогу, — и в армии офицерам по нескольку месяцев не платили деньги, у меня в полку один капитан застрелился, потому что не мог больше своим ратным трудом кормить семью, а ничего больше он не умел. Вы думаете, мне тоже надо было приставить дуло к виску? Этого вы от меня хотите?!

Он выкрикивал мне эти слова, словно я как раз в это время служила в армии и натворила таких дел, что офицеры из-за меня стрелялись. Словно я его в чем-то упрекала.

Я понимала, что злится он не на меня, а на самого себя, потому что давно воевал сам с собой, а это, как известно, самая бесперспективная война…

— Ничего я от вас не хочу! — тоже заорала я. — И уж тем более не хочу жалеть… такого взросленького!

— А вы… вы вполне подходите вашему Михайловскому! Он такой же чокнутый на своей порядочности! Да и порядочность-то в нем анекдотичная. Почему, спрашивают, ковбоя зовут Неуловимый Джо? Да потому, что он на фиг никому не нужен, вот его и не ловят! Вы оба попросту два бесполезных романтика!