В последнее мгновение он поднял руки, чтобы задержать удар, и лезвие топора начисто отсекло ему три пальца правой руки. С трудом я бросился вперед и упал на колени. Он прижал руку к груди и выбежал. Перескакивая по доскам и штабелям, добежал до лошади, вскочил на нее одним прыжком с ужасным криком, прозвучавшим среди тенистых сосен. Позади него тянулся кровавый след.

Я стоял на четвереньках на полу, задыхаясь. Прошло несколько минут, прежде чем я успокоился и понял, что не убил его. Моей первой реакцией было облегчение, потому что, почувствовав горячую кровь, брызнувшую мне в лицо, я внезапно избавился от ненависти и усилием воли пытался вспомнить, почему я хотел убить его, чтобы оправдать ярость, которая захлестывала меня, разрывала грудь, звенела в ушах, застилала глаза. В отчаянии я открыл рот, пытаясь набрать воздух в легкие, и тогда мне удалось подняться, но я начал дрожать, сделал два шага и упал на гору досок, чувствуя головокружение, не в силах восстановить дыхание. Я подумал, что потеряю сознание, сердце прыгало в груди, словно обезумевшая машина. Наверное, прошло много времени, не знаю. Наконец я открыл глаза, поднялся и нашел ружье.

Мальчик Эстебан Гарсиа оказался рядом со мной, он молча смотрел на меня. Он собрал отсеченные пальцы и держал их как пучок окровавленной спаржи. Я не мог удержать рвоту, рот был полон слюны, меня вырвало, я запачкал сапоги, в то время как мальчишка невозмутимо улыбался.

— Выброси это, дерьмовый сопляк! — закричал я, стукнув его по руке.

Пальцы упали на опилки, окрасив их красным.

Я схватил ружье и, покачиваясь, пошел к выходу. Свежий вечерний воздух и ядреный запах сосен бросились мне в лицо, возвращая меня к реальности. Я стал жадно глотать воздух. С большим трудом подошел к лошади, все тело болело, руки онемели. Мальчик шел за мной.

Мы вернулись в Лас Трес Мариас уже в темноте, которая быстро спустилась после захода солнца. Деревья затрудняли шаг, лошади натыкались на камни и кустарник, ветви хлестали нас по пути. Я словно пребывал в другом мире, смущенный и подавленный своим собственным неистовством, благодарный тому, что Педро Терсеро убежал, потому что я был уверен, что упади он на пол, я бы продолжал наносить удары топором, пока не убил бы его, не растерзал, не разорвал на кусочки с той же решимостью, с какой был готов влепить ему пулю в голову.

Я знаю, что говорят обо мне. Говорят, среди прочего, что я убил в своей жизни одного или нескольких человек. Это неправда. Если бы это было так, мне ничего не стоило бы признаться в этом, потому что в моем возрасте об этих вещах уже можно говорить без боязни. Мне немного осталось до конца. Я никогда не убивал человека, ближе всего я был к этому в тот день, когда схватил топор и накинулся на Педро Терсеро Гарсиа.

Мы приехали домой ночью. Я с трудом спешился и направился к террасе. И совершенно забыл о мальчишке, который сопровождал меня, потому что на всем пути он ни разу не открыл рта. Я удивился, почувствовав, что он дергает меня за рукав.

— Вы дадите мне вознаграждение, хозяин? — спросил он.

Я его отшвырнул.

— Нет вознаграждения для предателей, для доносчиков. Да! И я запрещаю тебе рассказывать о том, что произошло. Ты понял меня? — прорычал я.

Я вошел в дом и направился прямо туда, где можно было выпить глоток из бутылки. Коньяк обжег мне глотку и немного разогрел меня. Потом я лег на диван, тяжело дыша. Сердце все еще беспорядочно билось, и кружилась голова. Тыльной стороной ладони я смахнул слезы, катившиеся по щекам.

На улице перед закрытой дверью стоял Эстебан Гарсиа. Как и я, он плакал от злости.

У приехавших в столицу Клары и Бланки вид был жалкий. Лица распухли, глаза покраснели от слез, а одежда помялась за время долгого путешествия в поезде. Бланка, высокая и статная, была все же слабее, чем мать. Она вздыхала днем и непрерывно рыдала во сне начиная с того самого дня, когда отец избил ее. Но Клара не хотела привыкать к несчастью. Когда они вошли в «великолепный дом на углу», пустой и мрачный, подобный склепу, она решила, что довольно хныканья и жалоб, что настал час сделать жизнь веселой и приятной. Она заставила Бланку помочь ей в поисках новых слуг, а также открыть ставни, снять простыни, покрывавшие мебель, чехлы с люстр, отворить двери, вытрясти пыль и распахнуть окна, чтобы впустить свет и воздух. Этим они и занимались, когда послышался ни с чем не сравнимый запах лесных фиалок, по которому они узнали о визите трех сестер Мора. Они проведали о приезде Клары и Бланки то ли с помощью телепатии, то ли просто из симпатии к ним. Их веселая болтовня, их холодные компрессы и их неподдельное очарование сделали свое дело. Мать с дочерью освободились от телесных ран и душевной боли.

— Нужно будет снова купить птиц, — сказала Клара, увидев через окно пустующие клетки и запущенный сад, где возвышались обнаженные статуи богов Олимпа, кое-где покрытые голубиным пометом.

— Я не понимаю, как вы можете думать о птицах, если у вас не хватает зубов, мама, — заметила Бланка, которая не могла привыкнуть к новому облику матери.

У Клары на все было свое время. Через две недели старые клетки уже были полны птиц, и она заказала себе фарфоровый протез, который держался на своем месте с помощью хитроумного механизма, крепившегося к коренным зубам. Правда, система оказалась такой неудобной, что она предпочитала носить фальшивые зубы на ленточке, одетой на шею. Вставляла их только во время еды и иногда — для общественных собраний. Клара вернула дому жизнь. Она приказала кухарке постоянно поддерживать огонь в печи и готовить еду на самое разнообразное количество гостей. Она-то уж знала, почему так говорила. Через несколько дней стали приходить ее друзья из Красного Креста, спириты, теософы, иглоукалыватели, телепаты, фабриканты дождя, перипатетики,[37]адвентисты седьмого дня, нуждающиеся и бездомные художники — в общем, все, кто обычно составлял ее окружение. Клара царила среди них как маленькая верховная правительница, у которой недоставало зубов, но не доброты и внимания. К этому периоду относятся ее первые серьезные попытки связаться с внеземными существами, и, как она записала, тогда появились первые сомнения по поводу происхождения духовных посланий, которые она получала, наблюдая за маятником или столом о трех ножках. Слышали, как она часто говорила, что, возможно, это были не души усопших, которые блуждали в другом измерении, а существа с других планет, пытавшиеся установить связь с земными созданиями, но, поскольку они состояли из неосязаемой материи, их легко было принять за умерших. Это предположение увлекло Николаса, но не было принято тремя сестрами Мора — они были очень консервативны.

Бланка жила в стороне от этих сомнений. Существа с других планет, по ее мнению, относились к той же области, что и души умерших, и она не могла понять страстное увлечение своей матери непременно различить одних и других. Она была очень занята по дому, потому что Клара отказалась от домашних дел под предлогом того, что у нее никогда не было к этому склонности. «Великолепному дому на углу» требовалось целое войско слуг, чтобы поддерживать чистоту, а свита ее матери обязывала к постоянному надзору за кухней. Одним нужно было готовить каши и зелень, другим — овощи и отварную рыбу, фрукты и кислое молоко для трех сестер Мора и аппетитные мясные блюда, сласти и прочую отраву — для Хайме и Николаса, у которых был неутомимый аппетит. Со временем оба брата пройдут испытание голодом: Хайме из солидарности с бедными, а Николас — чтобы очистить душу. Но в тот период они еще были здоровыми, молодыми и жаждали испытать радости жизни.