поможет нашим дипломатам и государственным людям лучше понять Московию и соответственно строить политику по отношению к царю. Сможешь?

– Смогу, ваша милость. Как же не смочь?

– Вот и отлично. Наши чиновники и учёные мужи будут тебе помогать, а ты не стесняйся, спрашивай их, если что понадобится. Что ещё?

Граф посмотрел на Эберса. Комиссар наклонился к канцлеру и что-то прошептал на ухо.

– Ах, да, – вспомнил канцлер. – На жительство ты поселишься к королевскому переводчику Анастасиусу Данелиусу. Человек ты холостой, и тебе лучше находиться под заботливой рукой семейного человека. Надеюсь, ты останешься доволен.

– Премного благодарен, ваша светлость. Не извольте беспокоиться… Я…

– Тогда всё. Вы свободны.

То и дело кланяясь в пол и пятясь задом, как рак, взопревший под застёгнутым на все пуговицы тесным камзолом, Гришка пошёл к двери, стараясь не попасть мимо неё. Делагарди провожал его надменным насмешливым взглядом. Глаз да глаз нужен за этим лукавым московитом! Он много говорит и пишет о своей преданности, но в глазах его играет бес. Вот и пускай Анастасиус Данелиус хорошенько присмотрит за ним.

Стокгольмское Замоскворечье

Ещё же и незлобие во время гонения подобает иметь голубино.

Протопоп Аввакум, «Послание братии на всем лице земном»

На следующий день Гришка съехал из казённой квартиры и переселился к Данелиусу, или, как он его стал звать, к Данилушке. Королевский переводчик жил в Сёдермальме, знакомом для Гришки районе, по которому он прогулялся ещё в первый свой приезд в Швецию. В Сёдермальме с тех пор почти ничего не изменилось: те же домишки, окружённые садами и огородами, затрапезного вида обыватели, ленивые собаки и драные кошки на улицах, дикие нравы с драками, попойками и проституцией, – бедность, разврат и ежедневная борьба за выживание. Было впечатление, что Котошихин вернулся в своё родное Замоскворечье.

Анастасиус неплохо говорил по-русски, и Гришке не пришлось прибегать к немецкому, чтобы объясняться с ним. Что касается его красивой и молодой жёнки Марии и её бойкой сестры Ханны, свояченицы Данелиуса, то с ними он объяснялся на первых порах через хозяина или языком жестов.

Котошихину на втором этаже отвели отдельную комнату – небольшую, но чистую и светлую. Под окном рос куст сирени, чуть подальше от куста были видны грядки картошки, капусты, лука и ещё какой-то зелени. За кров и услуги хозяин запросил восемь риксдалеров в месяц. Гришка начал было торговаться, но, в конце концов, согласился. Он находился у них на полном обеспечении: и кормили его, и поили, и обстирывали, и убирали комнату. Хозяин с первого же дня начал обучать его шведскому языку.

На работу они стали ходить вместе с Данилой. Поднявшись рано поутру, они пили приготовленный Марией или её сестрой кофе и шли пешком через весь Сёдермальм, поворачивали к заливу, переходили понтонный мост и вступали в Старый город. Королевский переводчик был неразговорчив и за всю дорогу удосуживался перемолвиться с постояльцем двумя-тремя незначащими фразами. Гришке это было не понятно – со шведским менталитетом он начинал только знакомиться. Впрочем, Баркуша тоже был швед, но его было не сравнить с Анастасиусом – живой, общительный, разговорчивый. Выходит, и шведы были разные.

Гришка шёл в государственный архив, находившийся в ведомстве канцлера Делагарди, а Анастасиус направлялся в коллегию переводчиков, располагавшуюся рядом. Переводческая служба у шведов была поставлена хорошо, большое внимание уделялось переводчикам русского языка, в штате коллегии всегда состояло три-четыре квалифицированных специалиста. Они требовались всюду: и на дипломатической службе, и в торговле, и при опросе пленных. Кроме того, переводчики день и ночь трудились над переводом шведских законов и религиозной литературы, распространяемых на территориях с русским населением.

На работе секретарь архива Эрик Рунель отвёл ему комнату со столом, дали стопку бумаги с письменными принадлежностями и приставили помощника – антиквариуса Гадорфа, в обязанности которого входило обеспечение подсобными и справочными материалами. Сначала надлежало ознакомиться с тем, что уже было написано на предложенную тему. После работы Анастасиус, как правило, заходил за Гришкой – иногда в обществе Баркуши, и тогда они шли втроём в кружечный двор и пили там пиво. Гришке такая жизнь была по нраву.

Гришка с большим интересом прочитал записки Герберштейна, потом ему принесли труды Одсборна, Бусова и Пера Перссона. Последнего посылал в Россию ещё Карл IХ, и его «Достоверное и правдивое известие о некоторых событиях, произошедших в великом княжестве Московском» было посвящено Великой Смуте. Автор в духе официальной доктрины Швеции времён Тридцатилетней войны обвинял в нём во всех мыслимых и немыслимых грехах поляков и католиков, но Гришке все равно было небезынтересно узнать кое-какие важные события из истории своего отечества. Второй труд Перссона назывался «История великого княжества Московского» и состоял в основном из заимствований, взятых у того же Герберштейна и других иностранцев, посетивших Московию.

К маю Котошихин прочитал всё о России, чем располагали архивы канцелярии Делагарди, и стал думать над планом своего будущего произведения. После ознакомления с записками иностранных путешественников и дипломатов Котошихину стало ясно, что ему было что рассказать шведам, и что его познания о собственной стране были куда глубже и достоверней, нежели у какого-то Перссона. У него появилась уверенность в том, что его записки получатся намного интереснее и точнее отразят состояние России на сегодняшний день. Созрело в голове и их название: «О России в царствование Алексея Михайловича».

Господи, вразуми меня на путь истинный и помоги свершить задуманное!

С середины мая Котошихин приступил, наконец, к написанию записок. Работа сразу споро пошла вперёд. Он заранее составил примерный план труда, наметил темы-главы, а потом уже обдумывал содержание предстоящей главы, и слова сами ложились на бумагу, ни на минуту не задерживаясь в памяти. Сама память его обострилась до предела, все картины прошлого бытия живо и наглядно вставали перед глазами, и он торопился быстрее положить всё на бумагу, чтобы ничего не упустить и не забыть. Когда к нему заходили Анастасиус с Баркушей, он только махал на них руками и прогонял прочь. У него просто зудели руки от нетерпения. Домой он возвращался поздно, проглатывал приготовленный хозяйкой ломоть хлеба, запивал его молоком и ложился спать, чтобы утром вскочить, бежать в присутствие и побыстрее очутиться наедине с чистым листом бумаги. Неожиданно он обнаружил в себе способности и вкус к литературной работе. Раньше он писал да переписывал в основном официальные документы, а теперь приходилось излагать собственные мысли, и это занятие показалось ему куда более увлекательным и захватывающим.

Время от времени Гадорф спрашивал, как продвигается работа, и Гришка рассказывал ему, какие главы им написаны, а которые ещё остались в голове. Помощник утверждал, что сам канцлер проявляет интерес к Гришкиным трудам, и Гришка старался изо всех сил, чтобы не ударить в грязь лицом. Он и сам чувствовал, что получается нечто вроде большого зеркала, в котором находила отражение вся известная ему с малых лет Русь. Правда, чтобы угодить шведам, он писал в основном о неприглядных сторонах русской жизни, скрывавшихся за фасадом пышных дипломатических приёмов и за видимыми и невидимыми заборами, которыми русские государственные люди искусно отгораживались от иностранцев. Так что зеркало получалось слегка кривоватое, но тут Котошихини не мог перепрыгнуть выше себя самого: всем перебежчикам на роду было написано кривить душой и угождать новым хозяевам.

Российского государства люди породою своею спесивы и необычайные ко всякому делу, понеже в государстве своём научения никакого доброго не имеют и не приемлют… Благоразумный читателю! читучи сего писания не удивляйся. Правда есть тому всему; понеже для науки и обычая в иные государства детей своих не посылают, страшась того: узнав тамошних государств веру и обычаи, начали б свою веру отменять и приставать к иным.

В августе Гришка закончил свой труд и пригласил Баркхусена к себе домой, чтобы прочитать ему написанное. Присутствовал при сём и хозяин дома. По этому поводу Гришка сходил в мыльню, надел всё чистое и за свой счёт попросил Марию накрыть им праздничный ужин. Мария не пришла, и прислуживала им вертлявая свояченица – по Гришкиному, Ганнушка.

Был тихий мягкий вечер, заходившее солнце золотило верхушки деревьев,