Он был прав, хотя он был самым большим лжецом из всех, кого я когда-либо встречал. Он врал так много, что противоречил сам себе, потому что забывал, что говорил в прошлый раз. Чтобы выглядеть убедительнее, он все время оскорблял меня и упоминал Бога. Мне всегда было интересно, правда ли он думает, что я верю во весь его бред, или нет, но все равно я всегда делал вид, что верю. Он всегда злился, когда я называл его лжецом. Если верить его рассказам, он арестовывал важных людей из «Аль-Каиды», которые заявляли, что я плохой парень, и освобождал их тысячу и один раз, потому что они говорили правду. Забавно, но он каждый раз забывал, что уже отпускал их.

— Я арестовал твоего двоюродного брата Абу Хафса, и он рассказал мне всю правду. Он сказал: «Не трогайте меня, и я все вам расскажу», я не трогал его, и он рассказал. Он рассказал очень плохие вещи про тебя. После этого я втайне отправил его в Мавританию, где его должны были допрашивать пару недель и отпустить. Но ты совсем другой. Ты удерживаешь информацию. Я отправлю тебя в секретную политическую тюрьму в пустыне. Всем будет на тебя наплевать.

Мне приходилось слушать этот бред раз за разом. Единственное, что менялось в его рассказе, — это даты ареста и освобождения. В его фантазиях он еще задержал Абу Зубайдаха и других людей, которые якобы выдали информацию обо мне. Мне же лучше. Пока он не избивал и не унижал меня, я чувствовал себя нормально и просто внимательно слушал его сказки в стиле «Тысячи и одной ночи».

— Я только что прибыл из США, где допросил Ахмеда Рессама. — Он, очевидно, лгал.

— Ну, хорошо, потому что он наверняка сказал, что не знает меня.

— Нет, он сказал, что знает тебя.

— Что ж, это не ваше дело, правильно? Вы сами сказали, что я совершил преступление по отношению к США, так что просто отправьте меня туда или скажите, что сделал против вашей страны, — тонко подметил я. Я начинал уставать от бессмысленного разговора с ним и от попыток доказать, что я не причастен к заговору «Миллениум».

— Я не работаю на американцев. Кто-то из твоих друзей пытается навредить моей стране, и я задаю тебе непрямые вопросы — это такая техника допроса, — соврал офицер Рами.

— Какие именно друзья пытаются навредить вашей стране? — поинтересовался я.

— Я не могу сказать тебе!

— Так как я не пытался навредить вашей стране, меня не в чем винить. Я не мои друзья. Арестуйте их и отпустите меня.

Но если вы пытаетесь добиться конструктивного разговора, то допросная комната точно не для вас. Каждый раз, когда офицер Рами говорил, что арестовал кого-то, я понимал, что этот парень все еще на свободе.

Хотя он всего дважды применял ко мне физическое насилие, он продолжал пугать меня другими методами, которые, возможно, были хуже, чем физическая боль. Он привел бедного заключенного в допросную, и его коллега начал избивать его чем-то тяжелым, пока тот не расплакался как ребенок. Какой грязный ход! На это было больно смотреть. Меня начало трясти, лицо покраснело, язык онемел. Все это я испытывал каждый раз, когда был сильно напуган. Постоянный страх совсем не укреплял меня. Мое отчаяние достигло предела.

— Ты слышишь, что происходит за дверью?

— Да.

— Ты хочешь пережить то же самое?

Я почти ответил: «Да». Для меня было слишком тяжело слышать, как кто-то рядом со мной страдает. Сложно заставить взрослого человека плакать.

— Зачем? Я ведь честен с вами! — сказал я.

В конце концов, брат за дверью тоже разговаривал со своим следователем. Офицер Рами язвительно улыбнулся и продолжил курить, будто ничего не произошло. Той ночью я сотрудничал и был спокойным, желание быть логичным и спорить куда-то исчезло. Рами знал, что делает, и, очевидно, он уже давно этим занимался.

Он провел меня по коридору вдоль пыточных камер, чтобы я услышал крики и плач заключенных. Мне повезло, что охранники оставили мне повязку на глазах, поэтому я не видел страданий этих заключенных. Я не должен был, да и не хотел видеть братьев, которые подвергались пыткам. Пророк Мухаммед (мир праху его!) говорил: «Бог мучает всякого, кто мучает людей», и, насколько я понимаю, это касается любой религии.

— Я отправлю тебя в «Бассейн с акулами».

Я отказался говорить с офицером Рами, после того как он ударил меня и начал мне угрожать.

— Вы не знаете меня. Клянусь Всемогущим Богом, я никогда не буду говорить с вами. Пытайте меня. Вы будете говорить только с моим трупом, и, к вашему сведению, мне стыдно за то, что мы сотрудничали в прошлом, — сказал я.

— Во-первых, сотрудничества мы добились силой. У тебя не было выбора. И в будущем тоже не будет. Я заставлю тебя говорить, — ответил он.

Офицер Рами начал бить меня о стену и несколько раз ударил по лицу, но я совсем не чувствовал боли. Не думаю, что он бил меня во всю силу: этот парень выглядел как бык, и один его настоящий удар стоил бы мне всех зубов. Он бил меня и одновременно задавал вопросы. Я их не помню, но зато помню свои ответы. Он был всего один.

— Ana Bari'a, я невиновен.

Я сводил его с ума, но заставить меня говорить было невозможно.

— Сейчас у меня нет времени, но завтра ты будешь страдать, сукин сын, — сказал он и тут же вышел из комнаты.

Сопровождающий отвел меня в мою камеру. Было уже около полуночи. Я сел на свой коврик для молитвы, начал читать Коран и молился до поздней ночи. Я едва мог сосредоточиться на том, что читаю. Я все время думал: «Как выглядит этот „Бассейн с акулами“?» Я слышал о бассейне под электрическим напряжением, который используют в Египте, но «Бассейн с акулами» звучит жутко.

Но встречи продолжились, а меня не вели в комнату для пыток один день, два, три. Со мной ничего не сделали, кроме того, что я не ел, но не потому, что мне не давали еду, а потому, что у меня совсем не было аппетита, как и всегда, когда я чувствую себя подавленно. Позже, уже в Гуантанамо, я узнал от одного иорданского заключенного, который провел 50 дней в этой же тюрьме, что никакого бассейна с акулами нет. Но были другие мучительные пытки: например, заключенных подвешивали за руки и за ноги и избивали их в течение нескольких часов или лишали арестантов сна на несколько дней, чтобы они начинали сходить с ума.

— В Иордании не применяют пытки, пока нет доказательств вины, — говорил Ибрагим. — Если бы они знали о тебе то, что я знаю, они бы даже не арестовали тебя. Американцы приказали им сделать это, — продолжил он.

— Пытки начинаются около полуночи и заканчиваются с рассветом. Все принимают участие: директор тюрьмы, следователи и охранники, — рассказал мне Ибрагим в Гуантанамо. Его сведения совпадали с тем, что я видел. Я сам слышал, как избивали людей, но не знаю, подвешивали их при этом или нет. И еще я наблюдал, как людей лишали сна.

Однажды поздней ночью, разговаривая с одним из своих друзей-охранников, я все время слышал, будто кто-то громко кричит во время тренировки, чтобы высвободить из своего тела всю энергию, как в кунг-фу. Я слышал, как тела падают на пол. Этот шум был слишком громким и слишком близко к моей камере на третьем этаже.