Смятин присмотрелся к усатому.

– А в Донецк вы как предлагаете ехать?

– Прорываться! Слышите меня? Прорываться! У меня друг, – усатый театрально понизил голос, – феэсбэшник, только – тссс! Так вот, он отзванивался, говорит: перекрыла Россия кордон, потому что с четвёртого января – война.

– Господи! – взмахнула руками женщина. – Как война?!

– Так война! Настоящая. И не отсидеться. Слышите, сучата, не отсидеться! Инфа верняк, мужики! Мне-то ладно, я калач тёртый…

Смятин отошёл. Усатый был то ли фантазёр, то ли провокатор. И тех и других здесь наверняка хватало. Ведь всего полгода прошло с майских событий. Тогда Смятин уезжал с дочками в санаторий, а по возвращении Межуев рассказал ему о трагедии. И чувство было такое, словно швы разошлись. Смятин пил корвалол, но не мог не читать новостей. Казалось, люди вспыхивали и горели перед глазами. Их истошные, потусторонние крики стояли в ушах. Закоптило, заволокло дымом квартиру, мир, разум. Только комментарии, гадкие, кощунственные, написанные не людьми, проступали сквозь чёрный морок. Смятин вспомнил тот растянувшийся ад. И тут же определился, куда идти.

Куликово поле стало белой пустыней. И в ней чернел, обнесённый забором, Дом профсоюзов. Милиция охраняла его по периметру. Смятин подошёл, ища, куда возложить купленные в привокзальной лавке гвоздики. Мордатый милиционер уставился на него.

Но Смятин рассматривал Дом профсоюзов. Его очистили от копоти. Вход перекрыли тяжёлыми металлическими пластинами. Ржавые листы установили на окна. Однако даже сейчас Смятин видел иной Дом профсоюзов. Тот, что стал раскалённой печью, из которой, крича от ужаса и бессилия, выпрыгивали люди. А поле вокруг бесновалось чёрным.

Здесь не установили крестов и памятников, как на улице Институтской в Киеве, где каждая пядь хранила напоминание о жертвах Евромайдана: ладанки, кресты, «ежи», каски. Даже надписи, оставленные на металле забора, закрасили чёрным. У Дома профсоюзов украли память. Тот, кто ничего не слышал о трагедии, придя сюда, не понял бы, что именно произошло тогда, в чёрную пятницу.

Лишь в стороне маячила самодельная доска памяти. На ней висели фотографии погибших. Смятин прочитал имена, фамилии. Владимир Бригар, Кристина Бежаницкая, Вадим Негатуров. Только на этой доске значилось более сорока погибших. Среди них совсем дети: 92-го, 86-го года рождения. Смерть в результате пулевых, колющих ран. Смерть в результате ожогов. Смерть в результате черепно-мозговых травм. Смерть в результате безумия. Живые лица мёртвых людей. Чьей смерти официально будто и не было. Чьи жизни пытались закрасить чёрным. В это странное, больное, неисправное время.

Стоя перед Домом профсоюзов, Смятин чувствовал себя так, будто встретился с чёрной тенью. Пламя выжигало его изнутри, но снаружи он был точно в ледяном панцире. На щеках высыхала соль. Смятин ясно видел погибших, слышал их стоны. Он ходил в толпе, среди бесновавшихся, но не мог помешать им. Носоглотку забила копоть. Однако Смятин чувствовал смрад гари и крови. И видел себя со стороны, ходившего, словно зомби. С бледно-сиреневыми шевелящимися губами.

Смятин перекрестился, положил гвоздики на снег. Сунул под язык каптопрес.

– Вы с этим поосторожнее, кхе.

Смятин обернулся. Перед ним в профиль стоял человек в капюшоне. Виден был лишь нос с горбинкой и седая щетина.

– Ведь какую охрану поставили – караулят, следят.

– Я хотел попасть внутрь, – Смятин решил быть откровенным.

– Не получится. Там всё закрыто. – Человек в капюшоне закурил. Рядом бегала серая кошка в тёплом комбинезоне. – Везде всё закрыто, кхе.

– Но эта доска…

– Третий раз уже ставят. Прошлые две снесли.

– Кто?

– Да всё те же, кхе. У нас тут вообще, – человек в капюшоне пустил дым, – неспокойно. По квартирам, офисам ходят. Учат, как надо жить.

Они помолчали. Кожу щипало от мороза и соли. Смятин чувствовал, что у этой доски организовалось нечто вроде точки сбора. Но каждый, кто приходил сюда, рисковал, опасался, прощупывал.

– Вы были здесь тогда?

– Ну… – человек в капюшоне наклонился к кошке, – допустим.

– Всё было иначе, чем нам рассказывали?

– Зависит от того, кто рассказывал. Хотя, в общем, врут все, но это, кхе, не было случайностью.

– Кто они?

– Неважно. Важнее, почему нет никакого расследования. – Он закашлялся. Сплюнул чёрной мокротой. – Но точно Одесса не будет прежней. И вы тоже. Удачи вам в путешествии.

Смятин вздрогнул. Человек в капюшоне заскрипел по снегу. Кошка побежала за ним. Они удалялись в сторону золотых куполов Пантелеймоновского собора. На Куликовом поле мальчик и девочка, повалившись на снег, рисовали ангелов. Смятин забился в ознобе. Настолько сильном, что, пытаясь унять его, пришлось обхватить себя руками. Смятин вернулся к ментам.

– Где здесь кинотеатр?

Мордатый милиционер недовольно зыркнул:

– Не знаю.

– Тут есть недалеко, – вмешался другой, низенький, плотный. – В торговом центре, вполне приличный.

– Спасибо.

Низенький милиционер подробно разъяснил, куда идти. Говорил он, ускоряясь к концу предложения. Смятин пошёл заснеженными улочками мимо одноэтажных зданий. У одного из них стояла печальная девушка. Смятин задержал на ней взгляд. Ему показалось, что в лице девушки он узнал нищенку, истекавшую кровью на вокзале. Печальная девушка не отрываясь смотрела в одну точку. В аптеке Смятин купил две бутылочки спирта. Поблукал по дворам и наконец, чуть не угодив в открытый люк, оказался у торгового центра. Ступни превратились в обжигающий лёд.

Кинотеатр располагался на втором этаже. Смятин взял билет на «Хоббита», карамельный попкорн и чёрный чай. Ещё чая. Чтобы согреться. Расположился в зале. Снял ботинки, носки, растёр ступни купленным спиртом. Чуть полегчало. Но озноб не проходил. Свет погас. Дракон Смог атаковал город. Смятин закатал джинсы – растёр ноги до колена спиртом. Спасался чаем. Постепенно фильм увлекал. Смятин подумал о том, что один в кинотеатре расслабляешься больше, чем посещая его с детьми. После «Хоббита» он нервно набрал автобусные кассы.

– Нет, извините, пока ничего.

– Ясно.

Смятин побродил по торговому центру, зашёл в «Кишеню». Долго мялся у алкогольной стойки, ища самый дешёвый коньяк. Наконец выбрал. Купив, вернулся в кинотеатр.

– Можно мне место поближе к кондиционеру, к тёплому воздуху?

– Да, конечно. – Кислотные ногти с бабочками и сердечками забегали по клавиатуре. Смятину дали билет на новогоднюю российскую комедию.

На новом месте оказалось теплее, хоть ещё и подёргивала морозная дрожь. Смятин пил кофе, разбавленный коньяком. Запахов он по-прежнему не чувствовал. Правда, сейчас это было даже кстати, учитывая, насколько дрянным оказался коньяк. Он и ещё скучное кино усыпили Смятина. Ему привиделся сон – продолжение того, что видел в киевском кинотеатре.