Лабрюйер никогда не был беременным, беременной супруги тоже не имел, но откуда-то знал, что женщины в таком состоянии часто бегают по малой нужде.

Так что следовало вечером зайти к квартирной хозяйке, а еще лучше — пригласить ее и фрейлен Ирму во «Франкфурт-на-Майне». Теперь уже незачем было выслеживать русскую красавицу, но отчего бы не поужинать просто так, беззаботно? Черт его знает, как все повернется, может, уже завтра начнутся суета и беготня. Если не сегодня.

Госпожа Круминь отвела Каролину к себе, положила на кровать, выпоила ей стакан горячего чая с лимоном. Каролине стало полегче, и упрямая фотографесса через полчаса притащилась в лабораторию.

Лабрюйер смотрел на нее и думал: у кого хватило отваги на такой подвиг? Сам он знал только одного мужчину, который встречался с Каролиной по делу, это был Акимыч, он же — Барсук. Служебные обязанности, о которых Каролина Лабрюйеру пока не докладывала, гоняли ее по ночам леший знает где, и там она, видно, встречалась и с другими мужчинами.

— Может, вам чего-нибудь принести? — спросил Лабрюйер. — Я бы сходил на Матвеевский рынок…

— Да… — томно ответила Каролина. — Страх как хочется деревенского творога.

— Сию минуту!

На рынок Лабрюйер пошел кружным путем — через свое жилище. Он заглянул к фрау Вальдорф, попросил у оказавшегося дома герра Вальдорфа позволения пригласить его супругу и сестру в ресторан, позволение получил, потом попросил старую наволочку — чтобы сунуть туда перепачканное пальто и отнести к госпоже Круминь. С этой наволочкой он дошел до рынка, взял там и пласт деревенского творога, и сыра, и сливок, все это сложил в наволочку и быстрым шагом доставил в фотографическое заведение.

Суета как-то разом прекратилась — он мог наконец сесть и вспомнить все события этого дня.

Вспомнить фрау Берту…

То, что с Лабрюйером случилось и длилось около минуту, было сущим наважедением. Но морок спал. Как будто он был простыней на монументе, которую сдергивают в день торжественного открытия, под звуки духового оркестра. Когда Ян закричал — он сдернул эту простыню с Лабрюйеровой дурной головы.

Он знал, что такие женщины, как фрау Берта, в него не влюбляются — то есть не должны влюбляться. Ну что он такое? Мужчина средних лет, средней внешности и средних способностей. Привлечь внимание дамы может только героическим поступком, но вот поступок совершен — дальше что? Валентиночка Селецкая изъявила словесную благодарность за то, что кинулся ей на выручку, — но даже в ехидных репликах Енисеева после ночной погони за аэропланом благодарности было больше.

Очевидно, фрау Берта была из тех женщин, которые позволяют себе ни к чему не обязывающие капризы. Или же, или же…

Странно петляет человеческая мысль. Лабрюйер, отыскивая аргументы в пользу своей мужской непривлекательности для дам, объясняя самому себе, что циркачка органически не могла им увлечься, вспомнил наконец, что фрау Берта и выпивоха Аннушка говорили о мадмуазель Мари разные вещи.

А ведь он еще не послал никого в Митаву, да и собачье дело совсем забросил. Что-то всплыло в памяти, на какие-то умные выводы натолкнуло его блуждание по цирковым задворкам… Всплыло — и опять провалилось в тот мрак, в тот черный омут, который имеется в голове у каждого человека.

Решив завтра спозаранку лично съездить в Митаву, Лабрюйер для начала пошел в парикмахерскую — убрать со щек рыжеватую щетинку. Он был одет не на ресторанный лад, но это еще полбеды. Идти небритым во «Франкфурт-на-Майне» он никак не мог!

Потом он ждал у входа фрау Вальдорф и фрейлен Ирму.

Фрейлен Ирма была принаряжена более кокетливо, чем обычно. Более того — Лабрюйер глазам не поверил! — она была нарумянена! То есть нарумянена так, как это делают совсем неопытные девицы, — так, что даже мужчина это понимает.

Пока Лабрюйер галантно помогал фрау Вальдорф снять пальто, Ирма исчезла. Вернулась она минут через пять. Вид у нее был растерянный. Потом, в зале, она вертелась на стуле, сбила локтем на пол салфетницу, то утыкалась носом в тарелку, то вдруг начинала со смехом рассказывать какую-то путаную историю, в которой никто ничего не понимал. Лабрюйер уже забеспокоился — не хлебнула ли фрейлен перед выходом из дому чего-то этакого. Немецкие дамы могли побаловаться нежным тминным ликером «Алаш», но тут уже было похоже на бронебойный ямайский ром…

Когда ужин уже завершался, в зале появился Тадеуш Янтовский. Он прямиком направился к столику, где сидел Лабрюйер со своими дамами, сказал комплименты, поцеловал ручки, но беседовал главным образом с фрау Вальдорф. Весь блеск польского обаяния и очарования достался ей — и она явно чувствовала себя молоденькой гимназисткой, семнадцатилетней красавицей с длинными косами, которая только пробует молодые коготки на беззащитных мужских сердцах.

Потом Лабрюйер и Янтовский проводили дам.

Янтовский вернулся во «Франкфурт-на-Майне», хотя уже видел, что только зря тратит казенные деньги. А Лабрюйер пошел домой и поставил будильник на шесть часов утра.

Обычно он готовил себе самый простой завтрак — хлеб с маслом, варил на спиртовке кофе. Но, не зная, когда доберется до хотя бы дешевого трактира, на сей раз добавил колбасу и сыр. Оделся он попроще — все в ту же тужурку, брюки без заглаженной стрелки заправил в сапоги, как это было принято у рабочего люда.

В семь Лабрюйер выехал в Митаву.

Дорога занимала больше часа. Он о многом успевал подумать.

В Митаве, оценив по достоинству привокзальную лужу, Лабрюйер первым делом пошел в полицию, отыскал старых знакомых, объяснил, что ему требуется, показал вырезанные из афиш портреты. Ему дали в помощь парнишку, служившего курьером, которого понемногу приучали к должности агента. Не так уж много домов и дворников было поблизости от вокзала. К десяти часам утра мадмуазель Мари была найдена.

Лабрюйер явился совершенно не вовремя. Девушка стояла посреди комнаты в белом платье, в веночке из фальшивого флердоранжа, вокруг суетились подружки.

— У меня через два часа венчание, — сказала мадмуазель Мари. — Хватит с меня цирка! Я поняла важную вещь — быть хорошей женой и матерью намного почетнее.

— Кто же счастливец? — спросил Лабрюйер.

— Здешний житель. Помощник начальника вокзала. Замечательный человек! Просто замечательный! Он давно уже просил меня стать его женой — помнишь, Надя?

Взволнованная Надя отчаянно закивала.

— Могу вас только поздравить, мадмуазель. В самом деле, в цирке вам не место, — согласился озадаченный Лабрюйер. — Но, с другой стороны, в Риге жить интереснее, там знакомства, прогулки на катерах по Двине…

— Я ни разу не каталась на катере по Двине. И почти ни с кем не знакомилась. Я же только начинала свою цирковую карьеру! Я должна была много работать, да у меня и туалетов не было, чтобы блистать на прогулках, я себе цирковые костюмы сшила. Даже не знаю, что с ними теперь делать…