– А вы тоже… – Марина замялась, не зная, как сформулировать вопрос.

– Конечно, я тоже, но микология меня никогда не увлекала. Мне было интереснее фиксировать свои наблюдения за участниками. А уж ботаники пускай сами описывают свои «улеты». В этом отношении я здорово помогала доктору Раппу. До меня у него не было аспирантов, готовых воздержаться от эксперимента. Воздержаться мне было несложно, я была рада служить науке. Больше всего мешали сами лакаши. Когда женщины поняли, что я больше не собираюсь участвовать в улете, стали складывать возле меня всех детей. Я быстро пресекла это дело.

– Дети тоже участвовали?

– Вероятно, это противоречит вашим представлениям о родительском долге. Вы бы предпочли, чтобы я остановила тех неразумных матерей, наставила их на путь истинный. Увы, я не была с вами знакома в те годы.

– Нет-нет, я не об этом. Дети меня не особо волнуют, – ответила Марина – и не покривила душой.

Она уже убедилась, что дети у лакаши просто железные. Они совали в рот все ягоды, какие попадались им на глаза, падали с деревьев, плавали рядом с пираньями, их кусали ядовитые пауки – и хоть бы что! Регулярное потребление галлюциногенов вряд ли могло серьезно навредить здоровью юных индейцев.

– Но когда вы «улетали», вам нравилось это состояние? – Марина посвятила всю юность учебе и верила всему, что ей рассказывали о вреде наркотиков, а ее научный кумир проводила выходные на Амазонке и ела грибы. Надо же было хотя бы со слов старшей коллеги выяснить, вправду ли это такой кайф?

Доктор Свенсон сняла очки и потерла кончиками пальцев переносицу.

– Я все еще надеюсь, доктор Сингх, что вы, как личность, значительнее, чем кажетесь. Вы мне почти нравитесь, но вы зациклены на самых приземленных вопросах. Да, конечно, нам было интересно участвовать в ритуале. Для этого мы и приезжали сюда. Поначалу было страшновато – со всеми этими воплями и дымом. Вы получили некоторое представление об этом, когда приплыли сюда ночью. Только во время ритуала участники стоят в густой толпе, в огромной запертой хижине. Конечно, узреть бога интересно. Я серьезно сомневаюсь, что любая из наших западных религий способна показать его мне, лично мне. Помнится, доктор Рапп после такого опыта ходил ошеломленный несколько дней – он увидел что-то гигантское и лиловое и продолжил участвовать в ритуале, чтобы увидеть его вновь. Мы все участвовали снова и снова. Но, честно говоря, я терпеть не могу, когда меня тошнит, а рвота – причем сильная рвота – является неотъемлемой частью программы. Организм не способен переработать такое количество яда без… – Доктор Свенсон закрыла глаза, словно вспоминая те впечатления, и сидела так очень долго.

– Доктор Свенсон?

Она подняла руку и еле заметно покачала головой, пресекая дальнейшие расспросы. Потом побледнела, встала и быстро вышла за дверь. Ее стошнило на ступеньки.

«Дорогой Джим.

Здесь и вправду ни у кого нет телефонов. Подозреваю, что виной этому высокая влажность – враг всякой техники. Мне сказали, что в деревне, расположенной к западу от Манауса, в нескольких часах плавания по реке (хотя все равно слишком далеко от нас), есть интернет, но работает он, только когда в течение двух недель нет дождя, то есть фактически никогда. Второй телефон, который ты мне прислал, пропал сразу после моего прибытия к лакаши вместе с моей второй сумкой. Я плохой сторож своим вещам. Я так долго не давала о себе знать, что ты, боюсь, уже решил, будто я умерла. Надеюсь, почта сработает исправно, и ты быстро получишь мое письмо. Я живу здесь неделю, но это первая возможность его отправить. Доктор Нкомо сказал, что Андерс просто стоял на берегу с письмом в руке и высматривал проплывавшие мимо каноэ. Главное – не волнуйся за меня. Жить с лакаши оказалось приятнее, чем я ожидала. Мне дали небольшую работу в лаборатории, и надеюсь, со временем я сумею разобраться в реальном положении дел. Все относятся ко мне по-дружески, но никто не спешит посвятить меня в свою сферу исследований. Случаи беременности здесь просто невероятные, скажу я тебе! Возраст старших женщин трудно определить точно (доктор Свенсон начала записывать возраст детей пятнадцать лет назад), но некоторые беременные выглядят явно далеко за шестьдесят. Чем больше я смотрю на них, тем больше понимаю, почему для тебя так важен этот препарат, пусть даже не известно, сколько еще времени уйдет на создание первых таблеток для людей».

Марина исписала всю внутреннюю сторону аэрограммы и теперь не знала, как закончить письмо. Слово «любовь» было между ними не принято, хотя Марина не сомневалась – у них с мистером Фок-сом именно любовь. И после всего, что произошло в последние недели – почему бы не ввести в обиход новый термин? «С любовью, Марина» – вывела она. Потом сочинила краткие послания матери и Карен, где в основном оправдывалась, почему пишет так кратко. Ведь лодка скоро отплывала, и ей не хотелось никого заставлять ждать. Она обещала своим корреспондентам, что немедленно примется за составление более подробных писем, которые отправит со следующей оказией.

Андерсу всегда не терпелось отправить письмо – об этом вспоминали все. Он приходил с Пасхой к реке, и они часами стояли на берегу и ждали, когда мимо кто-нибудь проплывет. Тогда Андерс отправлял мальчишку к потенциальному почтальону: тот плыл к лодке с письмом и деньгами. Андерс пытался отправить письмо с каждой лодкой, в надежде, что одно или два попадут-таки домой к его жене – вспоминала доктор Буди. Но вскоре он слишком ослаб, чтобы самому ходить к реке и стоять часами на солнце, и посылал одного Пасху. Не надо быть Шерлоком Холмсом, чтобы восстановить картину событий. Больной Андерс писал письма жене. Обеспокоенный Пасха не хотел оставлять больного надолго в одиночестве. На этом нешироком речном притоке лодки проплывали редко, иногда раз в несколько дней. Вероятно, мальчик понимал, что передача голубого конверта человеку в лодке – важный ритуал. Но он не понимал, что такое письмо и для чего оно нужно; он видел только, что Андерс все пишет и пишет. Стоило мальчишке вернуться с реки домой, как друг посылал его обратно, с очередным конвертом.

Когда Марина в первый раз обнаружила в своей койке голубой бумажный прямоугольник, аккуратно запечатанный и адресованный Карен Экман в Иден-Прери, она застыла, как образец крови на дне морозильной камеры. Перегнувшись через перила, пытаясь унять бешено бьющееся сердце, доктор Сингх посветила фонариком в ночные джунгли, рассчитывая увидеть убегающего Андерса. Впрочем, она быстро сообразила, кто доставил письмо. Для Пасхи эти голубые конверты были самыми драгоценными сокровищами и поэтому самыми лучшими подарками. А тот факт, что завладел он ими незаконно, добавлял аэрограммам постыдной прелести. Письма были такими секретными, что Пасха не держал их в своем металлическом ящике. Отдавал он их медленно – через день, через пару дней; засовывал под подушку, под простыню, в складки запасного Марининого платья.

«Я расскажу тебе о плюсах высокой температуры: она делает ТЕБЯ ближе. Я предпочел бы, чтобы она приводила меня домой. Раз или два это случалось. Но чаще ТЫ появлялась в 4:00, вытаскивала меня из койки, и мы гуляли по джунглям. Карен, ты знаешь ВСЕ о джунглях. Знаешь названия всех пауков. Ты ничего не боишься. И я ничего не боюсь, когда ты здесь. Пусть этот жар не проходит. Сейчас стало хуже, в те часы, когда я в себе»…