Я качаю головой, ловлю прядь волос и начинаю накручивать на пальцы, дергая так, что становится больно.

– Должно быть, кто-то забрал ее, – говорю я. – Кто-то пришел, кто-то…

– Кто? – спрашивает Эллис. Ее спокойствие бесит. – Кто пришел в твою комнату и украл эту книгу? Чего он этим добивался?

– Я не знаю. Я не…

Я протискиваюсь мимо нее в дверь, бегу по коридору к лестнице. Почти сразу Эллис бросается следом за мной, зовет меня; я не обращаю на нее внимания и скатываюсь вниз по ступенькам, завернув на нижней площадке так, что дребезжат перила.

Я врываюсь на кухню. Леони стоит у плиты, на сковороде шипит омлет, Каджал на островке нарезает болгарский перец.

– Это вы ее взяли? – требую я ответа.

Каджал кладет нож.

– Взяли что?

– Книгу. У меня в комнате была книга. Кто-то ее взял.

Я чувствую, как Эллис за моей спиной проскальзывает в кухню.

Каджал переглядывается с Леони.

– Не думаю, что кто-то из нас вошел бы в твою комнату без разрешения, – говорит Леони с мягкостью, которая одновременно удивляет и раздражает. Таким же тоном медсестры общались со мной в том заведении: осторожно, мягко, словно боялись вызвать обостренную реакцию. Будто я могла впасть в ярость, если они заговорят слишком громко.

Внезапно я осознаю, как эта сцена могла бы выглядеть для стороннего наблюдателя: восемь часов утра, я, растрепанная истеричка, требующая признания в краже. За моей спиной – угрюмая Эллис.

Они считают меня сумасшедшей. Они все так думают.

– Простите, – спохватившись, выдыхаю я. – Простите. Я не… Я очень мало спала. Я…

– Всё в порядке, – говорит Леони тем же слишком спокойным тоном.

Я сжимаю зубы так, что ломит челюсти.

– Может быть, хорошую чашечку кофе? – наконец предлагает Эллис и, придержав меня за локоть, проходит к шкафчику.

Я стою и смотрю ей в спину, пока она достает чашки для кофемашины и фильтры, открывает керамическую банку с кофейными зернами и кладет полную столовую ложку в кофемолку.

Леони нерешительно улыбается мне из своего уголка:

– Хочешь омлет? У нас полно яиц.

Я не могу говорить. Боюсь, что начну плакать без остановки. Поэтому я просто качаю головой, чувствуя, как напряжено мое лицо, и покидаю кухню – назад по лестнице, обратно в свою проклятую комнату с одуванчиками на полу. Я расхаживаю от окна до туалетного столика и обратно. Раз, другой. Холодно, так холодно.

Та книга была здесь. Я знаю это совершенно точно. Она была здесь, а потом исчезла – та самая книга, что мы оставили на кладбище, та книга, что пахла духами Алекс.

Алекс. Она здесь.

Я гоню эту мысль прочь, но она вызывает приступы тошноты. Я не могу перестать думать о ней.

Она здесь.

Я хватаю свечу из набора и становлюсь на колени в середину круга из одуванчиков. Я чиркаю спичкой, зажигаю свечу и шепчу:

– Пожалуйста, уходи. Пожалуйста. Прости меня. Пожалуйста, оставь меня в покое.

Я не знаю, говорю ли все еще с призраком… или с кем-то еще.

Раздается стук в дверь. Я вскидываю голову; на пороге стоит Эллис с зажатой в ладонях кружкой кофе.

– Я подумала, что тебе все еще нравится такой кофе, – тихо говорит она.

Я сажусь на пятки и выдыхаю. По крайней мере, в ее присутствии комната кажется уютнее.

– Спасибо.

Я протягиваю руку, Эллис входит в комнату и, присев на корточки, передает мне кружку. Она все еще очень горячая; я делаю глоток – и жидкость обжигает мне язык. Я рада этой боли. Она успокаивает.

Но лучше бы это был бурбон.

Одновременно с этой мыслью приходит воспоминание о матери: ее пустые бутылки из-под вина, стакан, разлетающийся на осколки на мраморном полу, и рвота.

– Я волнуюсь за тебя, – говорит Эллис.

Я фыркаю.

– Знаю. Как моя мать. Она звонила на прошлой неделе, чтобы проверить. Пусть и в первый раз за весь семестр, но по крайней мере показала свои материнские чувства.

– Что ты ей сказала?

Кофе еще горячий, когда я делаю второй глоток. Я зажмуриваюсь и продолжаю пить, мой язык онемел и пересох.

– Я сказала, что всё в порядке. Я… – я смеюсь, – сказала ей, что на каникулах собираюсь кое к кому домой, так что мне не придется встречаться с ней. Наверное, сниму номер в отеле в городе.

– Ты могла бы остаться здесь со мной.

– Что? – Сердце замирает у меня в груди.

– Остаться здесь со мной, – повторяет Эллис. Ее рука находит и сжимает мое колено. – Мои родители во время каникул будут путешествовать, так что мне в виде исключения разрешили остаться в школе. Квинн собирается навестить меня; я уверена, с удовольствием с тобой познакомится.

На моих губах невольно появляется дрожащая улыбка:

– Обрати внимание, я не напрашивалась.

– Принято к сведению. Пожалуйста, соглашайся.

Я хотела этого больше всего на свете.

– Да. Я остаюсь.

Эллис широко улыбается и сильно сжимает мою ногу, потом складывает руки у себя на коленях. Ощущение, будто меня ограбили. Я хочу еще. Я хочу, чтобы она трогала меня везде.

Я хочу большего и думаю, Эллис способна на многое.

В Дэллоуэе снова как летом: пустой кампус и Годвин в нашем распоряжении.

В комнате отдыха мы с Эллис на полную громкость включили музыку. С зажженными косяками мы высовываемся из окон спален, в головах – звезды.

Да, мне плохо, и нет смысла это отрицать.

Отстранившись от воспоминаний о смерти Алекс, я питала надежду уничтожить страх, царивший в моем сознании, но не вышло. Однажды доктор Ортега сравнила психотическую депрессию с пистолетом: мои гены зарядили камеру пулями, моя мать вложила оружие мне в руку, а кончина Алекс спустила курок.

Наверное, я выдумала зловещую книгу в моей комнате, и Эллис права, что ее никогда там не было. Возможно, я хотела, чтобы так было. Хотела, чтобы Алекс наказала меня.

И наверное, признать это вполне нормально.

На третий день каникул приезжает сестра Эллис на стареньком «Мустанге», едва заметном среди деревьев вокруг Годвина.

Из окна зала на третьем этаже я наблюдаю, как она идет по тропинке. Узкая фигура четко очерчена на фоне заката.

– Эллис, – зову я довольно громко, чтобы было слышно на нижнем этаже, где над книгой трудится Эллис. – Там Квинн.