Я в постели, листаю свой потрепанный экземпляр «Я захватываю замок», когда звонит телефон.

Я не сразу понимаю, что это за звук. Прошло уже больше недели с тех пор, как я пользовалась своим телефоном; в основном я оставляла его включенным в розетку за столом и забывала о нем. Но сейчас я выкапываю его оттуда, куда он упал, между корзиной для мусора и стеной, и большим пальцем открываю крышку экрана.

– Мама?

– …Уровень влажности необходимо проверять каждый день… О, Фелисити? Это ты?

Я сажусь в рабочее кресло.

– Конечно Фелисити. Это ты звонишь мне, не помнишь?

Моя мать до сих пор во Франции. На том конце линии слышно завывание ветра; я представляю ее на яхте у берегов Ниццы, одетую в бежевый сарафан и приказывающую прислуге принести ей еще выпивки. На дворе ноябрь, даже в Ницце, но, полагаю, денег моей мамаши хватит, чтобы купить хорошую погоду, перед ее кошельком не устоит даже сам Бог.

– А, да, верно… Так. Доктор Ортега подумала, что было бы неплохо, если бы я позвонила тебе сейчас, когда начинается семестр…

Почти закончился, она хотела сказать. Скорее всего, доктор Ортега предложила ей позвонить мне несколько недель назад.

Я продолжаю молчать. Очередной порыв ветра заглушает голос матери.

– Итак, как у тебя дела, дорогая?

Никогда в жизни моя мать не называла меня ласково.

– Прекрасно. Все прекрасно.

– Ты уверена? Я просто имею в виду, что доктор Ортега сказала, что ты не связывалась с ней, хотя должна была.

Так, моя мать до сих пор держит связь с доктором. Даже не знаю, в этом случае я больше удивлена – мать никогда не проявляла особенного интереса к моему существованию – или раздражена.

– Я была занята, – говорю я. – Было много дел, мне следовало…

– Ты приедешь домой на День благодарения? К тому времени я буду в Штатах.

Решение приходит внезапно, несмотря на то, что мне некуда ехать и что кампус будет закрыт во время праздника.

– Нет. Я поеду к подруге.

– Да? Что за подруга?

– Ты ее не знаешь. – Я цепляюсь лодыжками за ножки стула. – Но ты всегда можешь приехать навестить меня в следующем семестре. Если захочешь.

Но она не захочет.

После моих слов повисает долгая пауза. Моя мать с удовольствием доказала бы, что я ошибаюсь, но даже Сесилия Морроу не может изменить свою натуру.

– Может быть… Я буду довольно занята весной. Мне нужно посмотреть мой календарь.

– Посмотри.

– Ты уверена, что с тобой все в порядке? У тебя голос немного… – Кажется, она не может подобрать нужное слово. Она никогда не была хорошим оратором. – Ты принимала лекарства?

– Я же сказала, что я в порядке. Вообще, мне пора идти. У меня встреча с подругой для работы над зачетным проектом.

– С той подругой, к которой поедешь на праздники?

– Да. Это та самая подруга. Она как раз пришла; я должна идти. Позже поговорим. Попроси доктора Ортегу больше не беспокоиться обо мне.

Я отключаюсь прежде, чем мать скажет что-нибудь еще или потребует поговорить с несуществующей нетерпеливой подругой.

Я забрасываю телефон за кровать и опускаюсь ниже в кресле, подняв лицо к потолку. Прикрыв глаза, я сижу так довольно долго, но в дверь стучат.

Это Каджал.

– Там к тебе пришли, – говорит она. У нее странный голос, мне он не нравится.

– Кто?

– Какая-то третьекурсница. Еще она все время спрашивает, здесь ли Эллис.

Ханна Стрэтфорд.

– Ты сказала ей, что я ушла?

Каджал кривит рот в слабом подобии улыбки.

– Я сказала, что ты сейчас спустишься.

Я вздыхаю и спускаюсь следом за Каджал ко входу, где, согнувшись под тяжестью массивной коричневой коробки, стоит Ханна Стрэтфорд.

– Привет! – говорит она, задыхаясь и изо всех сил пытаясь сохранить равновесие. – Я прямо с почты. Это пришло тебе!

Темная, подлая часть меня хочет еще полюбоваться на ее борьбу, но я гоню эти мысли прочь. Я не такой человек. Я потратила столько усилий, чтобы не быть таким человеком. Поэтому я подхожу и берусь за край коробки; и когда в руках Ханны она сползает ниже, поверх края картона открывается раскрасневшееся потное улыбающееся лицо девушки.

– Ты не должна была нести ее сюда, – говорю я ей. – Они бы позвонили.

А теперь мне интересно, зачем она вообще смотрела имена на упаковке.

– Я знаю, но я не видела тебя целую вечность, так что…

Ханна подталкивает меня коробкой, я отступаю, пропуская ее вперед по лестнице. Нам приходится остановиться на площадке, чтобы Ханна перевела дыхание; я располагаюсь лицом к коридору на случай, если Эллис совершит ошибку, появившись из своей комнаты, когда Ханна еще здесь.

Наконец нам удается затащить коробку на третий этаж и скинуть ее на мою кровать. Плечи Ханны дергаются от напряжения. Я и сама немного вспотела.

– Что в ней? – спрашивает Ханна.

Я осматриваю коробку, оклеенную стикерами ХРУПКОЕ, и обнаруживаю нацарапанный в углу свой собственный адрес.

– Это все, что я не взяла с собой, когда вернулась в школу. – Моя мать сказала, что пришлет к началу семестра. Я уже и забыла.

– О! Класс! Тебе нужно открыть ее.

Я смотрю на нее довольно долго, до кого-нибудь другого уже бы дошло. Но Ханна Стрэтфорд стоит как вкопанная, сцепив руки, и терпеливо мне улыбается.

Интересно, был ли у меня когда-нибудь такой вид? Улыбалась ли я когда-нибудь так легко?

Из ящика в столе я выуживаю нож, разрезаю ленту и разворачиваю картонные клапаны, чтобы открыть содержимое коробки. Ханна зачарованно смотрит, как я перебираю артефакты жизни, прожитой так давно, что кажется, это было с кем-то другим. Игровая приставка, очевидно, может отправиться в мусорное ведро; несколько гравюр, которые я купила два года назад в Гранаде, путеводители с множеством глянцевых фотографий маршрутов в Албании, Греции и Турции из поездок, в которые мы с Алекс никогда не поедем. Это коробка ненужных вещей.

Когда я выхожу, Ханна ныряет в коробку и выуживает мою теннисную ракетку.

– Я не знала, что ты играешь, – радостно говорит она. – Нам иногда нужно выходить на корт.

Раньше я участвовала в турнирах Дэллоуэя. Но в этом году даже заявку подавать не стала.

– Ракетка очень хорошая, – говорит Ханна, потирая большим пальцем название фирмы на ручке.

– Можешь оставить себе.

– Что? Нет, я не могу… – Конечно, она уже улыбается.