большое белое яйцо неправильной формы. Оно катилось по мостовой само собой. Я почувствовал, что в этом яйце – кто-то или что-то сидит. И это что-то знало, что я смотрю на него. И было готово расколоть яйцо и напасть.

После яйца по улице проехала верхом на огромном петухе голая беременная женщина… глаза ее были украшены ужасными бельмами, но она видела. Толстые, похожие на человеческие, ноги петуха были обуты в деревянные голландские башмаки.

Беременная медленно повернула голову ко мне и погрозила пальцем. Я вжался в стену. За беременной шло странное чудовище – вроде бы черепаха, но с овечьими ногами и головой варана. Длинные его уши… доставали до брусчатки. Во рту варанья голова держала колокольчик. На размалеванном панцире черепахи сидела отвратительная уродка-демоница. Она дудела в длинную, изогнутую дудку, из которой валил дым. За черепахой шли демоны-музыканты, один другого причудливее и страшнее…

За музыкантами катилась колоссальная позеленевшая дубовая бочка без крышки. Катили ее демоны в доспехах рыцарей. Все какие-то неправильные, уродливые, жуткие… В бочке корячились обнаженные люди, оттуда доносились стоны и крики. Внутренняя поверхность бочки была утыкана длинными металлическими шипами. Они приносили людям в бочке немыслимые страдания.

Внезапно ко мне подскочил рогатый демон с рыбьей головой. В рыцарских доспехах. Он вежливо поклонился… затем положил трехпалую лапу мне на плечо и моя одежда и обувь, как по волшебству, исчезли, а мое лицо превратилось в шакалью морду. Я был теперь, как и он, облачен в средневековые рыцарские доспехи. На голове у меня был шлем с выпуклым забралом. В левой руке – Алебарда. Правая нога – босая, а левая – в кувшине. На спине у меня вырос горб.

Идти было не легко. Но я бодро пошел вместе с остальными, то и дело толкая зеленоватую бочку и клацая редкими зубами».

АНДРЕЙ МОРТАЛЁВ: Вернемся к «Помолвке». В своей новой книге «Дорогая буква «Ю», вы пишете, что это рассказ о страхе. «Об экзистенциальном страхе. О главном чувстве современного человека. О все крепнущей уверенности индивида в том, что в мире все пошло как-то не так, как надо. И не только в мире, но и в стране, в городе, в семье, в нем самом». Для вас лично – что в жизни пошло не так, отчего вам может быть страшно?

ИГОРЬ ШЕСТКОВ: Вы еще спросите, что не так с моим пищеварением. Жил как умел. Я вообще трус и всего боюсь. Боюсь болезней и смерти. Не литературной, обыкновенной. Боюсь, за родных и близких. Но все это не оригинально и скучно, все эти страхи присущи почти всем нормальным людям. Лучше я кратко сформулирую то, чего я боюсь именно как житель Германии. Хотя, полагаю, и это не будет чем-то новым… Я не боюсь, что мои опусы забудут через десять лет. Они и сейчас не известны публике. Я боюсь, что эпидемии или финансовые кризисы опрокинут евро и экономику Германии. Наступит хаос. Голод. И во многих немцах проснется хорошо забытое прошлое. Неофашисты размножатся как крысы и захватят власть. И устроят тут Четвертый Рейх. С программой эвтаназии, нюрнбергскими законами и газовыми камерами.

Есть еще один вариант развития немецкого общества, который тоже приводит меня в ужас. Беженцы-мусульмане, непрерывно рожающие детей, могут стать доминирующей частью населения. В этом случае немцев ждет новое варварство и унизительная жизнь людей второго сорта в собственной стране.

И я не знаю, какой из двух этих сценариев хуже.

АНДРЕЙ МОРТАЛЁВ: В одном из эпизодов «Помолвки», этой вполне кинематографической повести герой все-таки заглядывает в зеркало, видя в нем не пресловутого «черного человека», а конечно же себя. «Обрюзгшая образина постаревшего рефлектёра, обжоры и ловеласа, никогда в жизни не работавшего, испортившего жизнь всем, кто к нему приближался, ничего не добившегося и потерявшего все, что имел. По виду – лет шестьдесят восемь»,  – описываете вы его портрет. Интересно, кого из актеров вы видите в роли Гарри, если бы фильм о нем все-таки поставили? Кто по вашему бы мог сыграть в эту «кармическую игру» с ежесекундными перевоплощениями?

ИГОРЬ ШЕСТКОВ: Джек Николсон в его молодые годы.

АНДРЕЙ МОРТАЛЁВ: Замечательно! Еще роскошно волосатый Джек Николсон, мчащийся на своем байке в никуда в «Беспечном ездоке» Хоппера – что может быть лучше этой иллюстрации к истории о нашем «грязном Гарри»! Или даже о его двойной жизни в более позднем фильме «Профессия: репортер» Антониони. В любом случае, благодарю за подсказку и в целом за беседу.

Жилец

Глубокоуважаемые дамы и господа, дорогие читатели, я хотел бы кратко представить вам две мои, вышедшие в киевском издательстве Каяла в феврале 2020 года, книги: «Ужас на заброшенной фабрике» и «Покажи мне дорогу в ад».

Я не буду вдаваться в подробности, только выскажу несколько общих соображений и расскажу об одной сюжетной линии, связывающей обе книги.

Вот книги, посмотрите на них.

Толстые, тяжелые, но небольшого формата.

Первая книга, «Ужас на заброшенной фабрике», содержит только рассказы. Вторая – состоит из рассказов, повести-антиутопии «Вторжение» и еще двух – готических – повестей, двухчастной «Человек в котелке» и разбитой на фрагменты повести – «Покажи мне дорогу в ад», давшей название книге.

Всего, в обеих книгах – 84 текста. 1070 страниц.

Оба названия имеют один и тот же подзаголовок – «страшные рассказы». Это однако вовсе не значит, что все тексты, вошедшие в эти книги, написаны в жанре «хор-рор». Моя проза иронична и, надеюсь, самоиронична, эротична, полна гротеска и того, что называют в живописи – сюрреализмом.

Почему же «страшные»?

Потому что главная сквозная тема моих рассказов, их общее настроение – страх. Страх, нервозность, усилившееся в последние годы ощущение тревоги, дурное предчувствие.

Не только страх перед одиночеством, болезнями и смертью, перед неотвратимо надвигающимися на нас природными и социальными катаклизмами, войнами, но и страх перед самим собой, перед ближними и далекими. Страх перед бытием. Страх быть человеком. Экзистенциальный страх, вытеснивший потихоньку экзистенциальную тошноту.

Страх, превращающий нас в тривиальные существа.

Все это конечно не оригинально. Но литература – вечное повторение, а не прорыв в неизвестное. Повторение на новом материале, на новом опыте. Страницу книги жизни легко продырявить… но через дырку на матовом листе с буквочками, ты не увидишь «новые небеса»… только другую страницу.

Несмотря на мой очевидный пессимизм, придающий прозе определенную терпкость и темный колорит, а может быть и благодаря им, мои «страшные» рассказы интересны, захватывающи, непредсказуемы. По крайней мере – для меня самого.

Я с