– Унесите эти футляры, несессер и картон с тряпками, и чтобы я никогда их больше не видел!

Удивленный лакей повиновался и, видя дурное настроение своего господина, поспешил удалиться, а Самуил сел к своему бюро и занялся разбором бумаг. Он развернул пакет с книгами и, перелистывая их, остановился на толстом томе в зеленом переплете, заглавие которого гласило: «Книга духов» Аллана Кардека.

– Ах, это книга того самого странного сектанта, о которой мне так много говорили у Кирхберга! – сказал он себе. – Я и не знал, что он прислал мне ее. Посмотрим. Сегодня, несмотря ни на что, я расположен развлечься.

Он стал внимательно перелистывать сочинение, но мало-помалу на губах его появилось выражение горькой насмешки и презрения.

– Бессмертие души! Совершенствование как цель жизни! Перевоплощение, читай метомисихозя! Сношение живых с мертвыми! – читал он с саркастической усмешкой. – Все это старые сказки, переделанные на новый лад… Ха! Ха! Ха! Действительно развлекают подобные мечтания. Разве что, если бы мой отец своей рукой написал мне, что все это правда, я поверил бы, пожалуй. Просто все это утопия.

– Скажите няне, чтобы она привела мне сына, – приказал он вошедшему слуге.

Рауль вернулся домой в самом неприятном расположении духа. Он испытывал стыд и досаду за неосторожную связь, в нем все кипело. Он едва владел собой настолько, чтобы посидеть за обедом, после чего ушел в свою комнату, сказав, что чувствует себя не совсем хорошо, и запретив беспокоить себя под каким бы то ни было предлогом.

Ночь его несколько успокоила. Так как утро было чудесное, князь велел накрыть стол для завтрака на большом балконе, убранном цветами и защищенном тенью вековых деревьев сада. Рауль делал вид, что перелистывает журнал, украдкой поглядывая на жену. Валерия была красива, но глубокая грусть и полная апатия отражались на ее прелестном лице.

– О ком она думает? Не обо мне, конечно, так как не обратила вчера внимания на мое волнение, а теперь не замечает моего пристального взгляда, – с досадой и горечью спрашивал себя Рауль.

Молчаливое тет-а-тет молодых супругов было нарушено приходом бонны с ребенком.

– Здравствуй, дитя мое! – сказал Рауль, сажая мальчика к себе на колени. – Мадемуазель Генриета, вы можете уйти, – обратился он к бонне, – я приведу к вам ребенка.

При появлении сына Валерия несколько оживилась.

Маленький Амедей был очень красивым ребенком, но в нем не было ни малейшего сходства с родителями. Цвет его лица матово-бледный, густые черные, с синеватым отливом кудри окаймляли его широкий выпуклый лоб, и в больших черных глазах, сумрачных и огненных, не было ничего похожего на чарующую мягкость бархатных глаз Рауля.

Долго любовался им отец, улыбаясь, но вдруг вздрогнул. Дьявольская мысль мелькнула в его уме: ведь вчера еще он видел те же самые черты. Разве это не были глаза и лоб Самуила Мейера? А этот алый страстный ротик, этот носик с горбинкой и подвижными ноздрями разве не напоминали ему губы и нос Джеммы, его любовницы-еврейки? Сердце Рауля сжалось: что значит это странное сходство? Его отказ от дуэли и трогательная заботливость о спокойствии княгини были следствием чего-то иного, а не просто великодушием. А если Валерия увлеклась так же, как Джемма, – факт, подтверждавшийся слухами о ее любви к Самуилу, то судьба, как бы в насмешку, заставила их подарить друг другу по незаконному ребенку, и таким образом Рауль платил тем же!

Глаза его вспыхнули, и едва потухшее бешенство поднялось снова. Он так оттолкнул от себя ребенка, что тот с криком упал, и Валерия бросилась его поднимать.

– В уме ли ты, Рауль, что так обращаешься с ребенком? – сказала она, успокаивая Амедея и покрывая его поцелуями.

Раздражение, которое князь с таким трудом сдерживал, вырвалось наконец наружу.

– Мне противно, – сухо сказал он, – вместо сходства с тобой или со мной в лице моего сына видеть черты еврея Мейера. Может быть, тебе более, чем мне, известны причины этой возмутительной случайности, которая дает повод к очень странным предположениям.

Валерия на минуту онемела, затем встала, бледная, как ее батистовый пеньюар, и большие синие глаза ее мгновенно потемнели от гнева.

– Какие у тебя доказательства, – проговорила она дрожащим голосом, – чтобы оправдать такое подлое оскорбление?

При виде этого страшного негодования доброе великодушное сердце Рауля взяло верх; он тотчас же раскаялся в том, что позволил себе так незаслуженно, быть может, обидеть жену.

– Прости меня, Валерия, – вымолвил он, поспешно подходя к ней, – моя…

Он не мог продолжать, так как в соседней комнате послышался голос Антуанетты и графиня Маркош вошла на балкон со своим старшим сыном.

– Здравствуй, Антуанетта, что так рано? – сказал Рауль.

Валерия стояла неподвижно, молча глотая слезы.

Графиня тотчас же заметила, что между ними произошло что-то, но не показала этого и спокойно ответила:

– Я пришла посоветоваться с Валерией, я хочу похитить ее у тебя на полчаса.

Но не успели молодые женщины уйти с балкона, как вошел лакей и, подавая Раулю несколько писем, сказал:

– Какой-то неизвестный покорнейше просит вашу светлость принять его по важному делу.

– Кто это может быть? И что ему от меня надо? – спросил с нетерпением Рауль.

– Он назвал себя Гильбертом. Я думаю, что один из погорельцев сегодняшнего пожара пришел, должно быть, просить помощи, так как всем известна благотворительность вашей милости.

При имени Гильберта князь несколько покраснел.

– Проведите этого человека ко мне в кабинет, я сейчас приду. Что за пожар, о котором вы говорили?

– Сегодня ночью, ваша милость, загорелся дом банкира Мейера, барона Вельдена. Страшный, говорят, был пожар, сам владелец и его жена погибли в пламени.

Пораженный Рауль отпустил лакея, но в то же мгновение услышал за собой восклицание Антуанетты и, бросившись к ней, увидел жену, лежащую в кресле.

– Вероятно, смерть Мейера так сильно подействовала на Валерию, – сказал Рауль, вспыхнув. – Скажи ей, Антуанетта, когда она придет в себя, что теперешний обморок при известии о несчастье, постигшем ее бывшего жениха, есть одно из доказательств, которых она у меня требовала.

– Рауль, – поднимая голову, поспешно сказала графиня, старавшаяся привести в чувство подругу, – твои слова доставляют мне наконец случай, которого я давно ждала, – поговорить с тобой откровенно. Я не узнаю тебя с некоторых пор. Ты, такой добрый и великодушный, так жесток относительно Валерии. Сегодня у вас произошла какая-то семейная сцена, которая могла быть причиной ее обморока. Ну скажи откровенно, что вооружило тебя до такой степени против той, которую ты так любил?