с ближайшего стола всё, что попадается под руку. Что-то падает на пол, разбивается, да и похрен. Толкаю Наташу к столу. Подхватив под ягодицами, отрываю от пола её тело и аккуратно укладываю на гладкую столешницу. Платье задираю до пояса. В глазах, как яркий фейерверк, взрывается. Красивые трусики, красные. На мгновение успеваю подумать, для кого она так расстаралась… Да пошло оно всё! Я просто приму её, проглочу, как чёртову таблетку обезболивающего. Один раз. И не думая ни о чём.

Радмир

— Милая. Любимая. Единственная, — шепчу между поцелуями, скользя губами по каждому сантиметру божественного тела.

— Подожди.

Игнорируя её просьбу, приспускаю бретельки на платье. Языком веду по плечу, очерчиваю плавный изгиб.

— Остановись. Стоп! Я не хочу так… — едва не хнычет, заставляя оторвать взгляд от соблазнительного кружева на лифчике. — Ты ко мне лезешь после другой.

— Я буду с защитой. Не волнуйся, — мочку уха прикусываю, зажимаю губами и втягиваю в себя.

— Но я не хочу! Не хочу так, понимаешь?

— Как ты хочешь, детка? — окей, я услышал и теперь жду, готовый хоть на полу, если только прикажет.

— Никак не хочу. Вообще! Я против случайных связей, — выливается на меня ушатом ледяной воды. — Я берегу своё здоровье и не хочу потом никаких проблем.

— Предлагаешь принести справку от венеролога? — усмехаюсь, но Наташа смотрит на меня со всей строгостью. — Ты сейчас серьёзно, Натали?

Пользуясь моим замешательством, поднимается со стола. Поправляет задравшееся платье. В мою сторону смотрит с опаской.

— Я не видела тебя полтора года, Радмир. Я не знаю, как ты жил. Не знаю, сколько было у тебя женщин после меня.

— Предоставить список? Или это в тебе сейчас бабское играет? Ревнуешь?

— Придурок, — оскорбление выплёвывает, хлестая больнее нагайки по спине. — Ты меня совсем не слышишь. Я. Не. Ревную. Тебя. Прошло время, мы стали другими и больше не можем вот так, как ты хочешь. Я себя не на помойке нашла, Радмир. Я уважаю и люблю себя. А ты… — грозит пальцем, — нихрена не понимаешь. Мне противно после всех твоих баб. Даже только думать противно!

Осаживает словами, наотмашь лупит фразами, заставляя пропускать удар за ударом.

— Браво, Натали! — хлопаю в ладоши. — Какой талант пропадает. Тебе на сцену нужно, в театр. Что ты из себя святую корчишь, праведница? Сама с моим отцом кувыркаешься, а сын, значит, не такой?

— Пошёл вон! — орёт на меня, рукой на дверь показывает. — Если ещё раз ко мне подойдёшь, то я выцарапаю тебе глаза.

Искры из её глаз сыпятся. На скулах желваки играет. И я уже жалею, что нагородил ей тут с три короба, но и она хороша! Вывела меня на эмоции, в душу залезла по самые локти. Встряхнула гадина.

Противно ей…

Если бы только знала, как мне самому всё осточертело! Каждый день на предыдущий похожий. Ночью только приходит спокойствие, во снах. Там она любит меня. Там у нас семья. Я счастлив только по ночам, а утром, с рассветом, в поту холодном просыпаюсь, потому что перед глазами те дни мелькают, когда она в реанимации была. Тогда я сам не свой был, думал, это конец. Ха! На самом деле это было начало конца, потому что когда Наташа ушла, я умер морально. Жизнь потеряла смысл без неё. И я не знаю, что нужно сделать, чтобы снова почувствовать себя живым, чтобы снова улыбаться и верить в чудеса…

Люблю эту дуру, а она мне на дверь указывает.

Хватаю со стола пачку сигарет и ключи, которые швырнул в самом начале. К двери иду и напоследок оглядываюсь.

— Ладно, Наташа. Звони, если что. Я номер не менял, — подмигиваю, но она холодная королева, не реагирует.

В себя прихожу только на улице, только когда выкуриваю как больной три сигареты подряд. Дожидаюсь, пока в кофейне погаснет свет, а затем провожаю взглядом удаляющееся красное пятно. Сама идёт, в машину садится и уезжает.

И мне легче должно стать, что без мужика домой. Да и нет у неё никого. Отца моего по-любому бортанула. Знаю это. Видел, как смотрела на меня, когда я только рот успел открыть. Вроде, порядок, но с отцом всё равно проведу профилактическую беседу. Нехрен на мою женщину смотреть, если дорого здоровье, какое ещё есть.

***

К отцу приезжаю в течение часа. Даже и не думал отложить разговор на потом. И плевать, что на часах скоро полночь. Мне злость свою деть некуда, до утра хрен доживу, если не выскажусь.

За дверью шаги слышатся. Бормоча что-то старческое, отец открывает входную дверь. Ошарашенно смотрит на меня.

Не говоря ни слова, сам вхожу в квартиру. Сняв кроссовки, направляюсь в кухню. Щёлкаю выключателем, глазами ищу пепельницу.

— Не поздновато ли для визита, сын? — отец стоит в дверном проёме, руки на груди скрещивает.

— А ты не рад? — зубами достаю сигарету из пачки.

— В моём доме не курят, — зло сверкает взглядом. — Что случилось, Радмир?

— Я видел тебя сегодня в кофейне, — вслух не называю название, но по дёргающемуся на горле кадыку, вижу, что отцу становится понятным цель моего визита. — Тебе не стыдно, а, отец?

— Почему мне должно быть стыдно? — усмехается нагло, а у меня пальцы сжимаются в кулаки от такого пофигизма. — Наташа свободная женщина. Я у мужа её не увожу, как некоторые.

В меня глазами стреляет. Знаю, сейчас отец бесится не меньше, чем я.

— Не надо мне на мои грехи указывать. Ты за своими следи. Ладно, я не за этим сюда пришёл.

— Неужели соскучился по родному отцу? Всё-таки столько времени не виделись.

Ухмыляюсь его сарказму. Ну да, не виделись. И если бы не Наташа, ноги моей не было в этом доме.

— Я предупредить тебя хочу. По-родственному, так сказать, — со стула поднимаюсь и теперь стою напротив отца. — Наташу не трогать. Узнаю о подкатах — не посмотрю на то, что ты мой отец, понял?

Отец в замешательстве. Молчит угрюмо и на самом деле мне насрать, какие там сейчас дебаты в его почти седой башке. Я прямо сказал, как есть.

Возвращаюсь к входной двери, где бросил кроссовки.

— Рад, — в спину летит, оглянуться заставляет, — разве ты мало боли причинил бывшей жене? Оставь её в покое. Забудь! Вы не подходите друг другу, понимаешь? Ты дурной ещё, зелёный и такой женщине, как Наташа, точно не нужен.

— А кто ей нужен? Ты, что ли?

— Может, и я. А может, другой мужчина. Но сто процентов — не мальчик, у которого вечные проблемы с законом, который одним днём живёт и думает только