- Доблестные мужчины погибают везде и каждую минуту, - холодно ответила Гретхен. - Но поскольку сами они не просят меня бросить все дела, я не считаю, что имею в этом отношении какие-то обязательства.

Он побагровел.

- Не шутите так над моими славными товарищами! Они - настоящие герои, а вы - всего лишь…

- Сударь! - Анна вызывающе уставилась на него, как драчливый щенок терьера.

Чженский взглянул на секретаршу Гретхен и оцепенел от внезапного потрясения. Она смотрела на него со всей яростью маленького лесного существа, набравшегося храбрости перед нападением хищника на его норку. Черты ее лица, если рассматривать их по отдельности, были неправильными: нос слишком длинный, подбородок слишком слабенький, да и форма лица Анны была не из красивых; и все-таки, взятые вместе, они создавали необычную гармонию. Она не выглядела красивой, но была сама простота, и от этого замирало дыхание. Он посмотрел в бездонную глубь озер ее глаз и растерялся.

Гретхен видела выражение ее лица, все понимала и втайне удивлялась, ибо знала то, чего не знал он: насколько безнадежен его случай. Анна Эммельц созналась ей, что ее не тянет к мужчинам, более того, она случайно обнаружила, что есть и другие подобные женщины, и с ними осуществляла свои желания.

Раньше Гретхен никогда не слышала о таком и была поражена. Ей хотелось узнать каждую подробность: как это делается, какая из женщин находится сверху и обе ли наслаждаются этим. Но Анна внезапно робко уставилась в землю и отрицательно покачала головой, так, что длинные серые волосы упали ей на глаза, и стало ясно - никакой лестью у нее не выманить больше ни слова.

Силезец стряхнул оцепенение и, пройдя мимо маленькой секретарши, сунул прямо в руки Гретхен кипу бумаг.

- Вы должны прочитать это. Наши нужды велики, и нам срочно требуется ваша помощь.

- Я слишком занята, чтобы заниматься этим, сударь, - холодно промолвила Гретхен. Затем протянула документы Анне. - Мой секретарь может устроить встречу, вероятно, в следующий четверг или днем позже. Эй, газетчик! Вы готовы?

Потом она улыбнулась, махнула рукой, прогоняя силезца, и блистательный дамский угодник улизнул, на мгновение задержав на ней взгляд. Она заморгала, ослепленная крошечными яркими солнцами его глаз, и было это два дня назад, а потом прибыла карета и доставила ее домой.

Ночь Маргарита провела в своем городском доме. Слуга принес ей письмо на серебряной тарелке, и какой-то миг она рассеянно смотрела на него, думая: «Это сделано как-то не так». Однако после заметила, что письмо от родителей.

Она читала об их привычных треволнениях в Гейлигенштадте, где отец стоически переносил серные ванны и лечение клизмой, отвергая советы докторов, которые она ему присылала, поскольку те обучались по новой системе в спонсируемом их предприятиями фармацевтическом колледже, а он этой медицинской системе не доверял. Он стоял на своем и лечился только такими методами, что использовались задолго до его рождения. Мать беспокоилась, что Гретхен слишком много работает и не получает радостей от жизни. Отец думал, не продать ли фабрики и не купить ли ей маленькое поместье близ Некара, где труд крестьян сделал бы ее жизнь беззаботной, если не роскошной. Они оба считали, что она пока не отыскала подходящего молодого человека и, вероятно, ей судьбою суждено остаться в девицах.

Маргарита съела легкий ужин, а потом написала ответ, по возможности убедительный, понимая, что прислушиваться к ней они не станут. Она ничего не могла с собой поделать, мысли все время улетали далеко-далеко, к Лондону, однако она взяла себя в руки и уделила ответу серьезное внимание. В конце концов, это были ее родители, и меньшего они не заслуживали.

Когда она удалилась к себе в комнату, на подушке свежезастеленной постели ее ожидало письмо от Фауста. Она не понимала, как оно там оказалось, но факт его наличия обсуждению не подлежал. Общение затруднительно для тех, кто имеет много врагов и при этом не могут встречаться лично. Очевидно, агенты Вайклифа подкупили кого-то из ее слуг. Но едва ли стоило допытываться, кто это; вполне достаточно просто ознакомиться с этими еженедельными указаниями, которые нельзя доверить никому из своих подчиненных. Она взяла письмо и развернула его на постели, чтобы прочитать.

…

Прекраснейшая!

Ты будешь озабочена вопросом, принять ли предложение Польши насчет химического оружия. Прими. Здесь приложен черновик контракта на таких условиях, какие следует от них требовать. Это больше, чем они надеялись заплатить, но меньше, чем боялись. Если ты запросишь больше, то не сможешь положиться на их честность в отношении долговых обязательств…

Настанет утро, и она сделает из этого одного послания кучу мелких, уберет одни слова, поставит вместо них другие и объяснит секретарше, какую записку какому из младших клерков следует передать. Эти послания Фауста были ее мясом и хлебом; она читала их крайне внимательно, добросовестно и не откладывая в долгий ящик.

Самый тонкий пакет - самый значительный для ее сердца, ведь он написан рукою Фауста, и она прибережет его до позднего вечера, когда вся работа будет сделана. Она разденется и, поднеся письмо к губам и с торжественным видом поцеловав (только игривое движение языка), сорвет печать.

Эти приложения были ее Библией. Они никогда не приводили Гретхен к чему-то неправильному. «Ты насладишься…» - писал он. Или: «Сначала ты почувствуешь себя необычно и неестественно, потом просто-напросто странно, но потом начнешь получать удовольствие». Так оно и было.

Она научилась безоговорочно доверять его советам. Он понимал ее совершенно. У нее не было от него секретов. Понимание Фауста было настолько всеохватным, настолько гармонично он воспринимал жизненную силу, которую называл Geist , что знал много такого, чего попросту не мог знать ни один другой человек. Он сообщал ей о событиях до того, как те происходили. Судил о людях, с которым даже не был знаком.

И никогда не ошибался.

Она вспомнила, как он впервые послал ее в объятия другого мужчины. Переживаемые ею страх, чувство вины, антипатия вкупе с плотским возбуждением были сравнимы с теми, какие она ощущала в ту самую священную ночь, когда сама пришла к Фаусту. Какую робость она ощущала и какой восторг! Как это волновало ее кровь!

Теперь же она повиновалась этим указаниям без колебания, не признавая над собой никакого повелителя и никакой власти, кроме Фауста, и не станет слушаться никого, кроме него одного. Время от времени она задумывалась о правильности того, что он от нее требовал, однако всегда отбрасывала все сомнения прочь. Он понимал больше, чем она когда-нибудь будет понимать. Но там, где понимания ей не хватало, даже без надежды на его достижение, это компенсировалось ее полнейшим послушанием. Никогда не было большей покорности мужчине, чем у Гретхен. Не бывало ни одной женщины, настолько полностью добровольно подчиненной, как она.