– Но зачем тогда за ней идти?

– Затем, что она беспомощная, ее быстро поймают и съедят.

– Первый умный, Первый всегда прав, надо догнать и самим съесть.

Похоже, женщина ушла недавно, ее запах отлично ощущался на следе. С учетом того, что в последнее время воды ей не хватало даже на то, чтобы утолять жажду, понятно, что попахивать должно сильнее обычного, и Трэш не сомневался в успехе погони.

Лишь бы не опоздать, настигнув уже обглоданные косточки.

С другой стороны, зачем вообще за ней гнаться? Только ради возможности поставить ее кашеварить?

Вряд ли, ведь о варке баранины Трэш подумал в последнюю очередь.

Хорошо живется Чавку, все его мысли понятны, а поступки предсказуемы. А тут, вместо того чтобы, набив брюхо, завалиться подремать, топаешь в ночи, принюхиваясь и прислушиваясь, рискуя получить пулю или снаряд (а то и облако оружия массового поражения на голову).

Трэш иногда сам себя не понимал.

* * *

Мрачные предположения частично оправдались – женщину и правда догнали каннибалы. Точнее, один, но этого для нее более чем достаточно – уродством, а следовательно и силой он немногим уступал Чавку. Однако до обглоданных костей дело не дошло.

Женщина забралась в трубу, проходившую под железнодорожной насыпью и перекрытую решеткой. Субтильное телосложение позволило ей протиснуться между прутьями, с ребенком тем более не возникло проблем. А вот у людоеда возникли, – он застрял и теперь, урча от жадного нетерпения, протискивался внутрь, сдирая с себя кожу и совершенно не беспокоясь по этому поводу.

А вот женщина беспокоилась. Одной рукой придерживая младенца, второй она зажала рот и приглушенно попискивала, глядя, как в тесноту трубы потихонечку пробирается смерть.

Да как она вообще нашла это убежище во мраке? Или у слабых людей тоже развито ночное зрение? Внутренний голос эту мысль подверг сомнению.

Изучив открывшуюся картину во всей красе и определив, что людоед увлекся настолько сильно, что не заметил прибытия парочки, Трэш решил перед началом мордобоя проявить вежливость:

– Добрый вечер.

Испуганно пискнув, каннибал в один миг выдрал тело из ржавой теснины и с дивной прытью помчался к ближайшей лесополосе, оставив за собой стойкий шлейф из запахов крови и экскрементов.

Трэш, проводив его насмешливым взглядом, постучал когтем по решетке:

– Вылезай давай, мы по тебе соскучились.

Женщина, естественно, ничего не поняла и, похоже, даже не узнала его. Смотрит слепо, должно быть, внутренний голос прав, в темноте она видит скверно.

Легко выломав решетку, Трэш легонько коснулся когтем лба женщины, затем отстранился от выхода, помахивая рукой в жесте, призывающем выдвинуться в его направлении. Наверное, все же что-то разглядела, несмело выбралась и, вжав голову в плечи, уставилась снизу вверх, будто ожидая чего-то крайне нехорошего для нее.

– Ну и зачем ты ушла? – добродушно проурчал Трэш. – Жить надоело, что ли?

Эх, как же не хватает фанеры и куска угля. Хотя не факт, что при таком освещении она сумеет разглядеть слова.

Нагнувшись, спасенная подняла бутылку воды, трясущейся рукой отвинтила пробку, жадно отпила и, глотая куски слов, мертвым голосом произнесла:

– Прости. Мне надо было. Надо. Сашенька. Сашеньки нет. Сашенька. Мой Сашенька. Я его похоронить хотела. Просто похоронить. Искала, чем землю рыть, и тут…

Объяснять ей, что заниматься похоронами в одиночку в полночный час в месте, кишащем охочими до человечины созданиями, – странноватая затея, Трэш не стал. Все равно не поймет, напрасное сотрясание воздуха. Вместо этого направился прочь от дурно попахивающей трубы, поманив женщину за собой.

На полпути к лесополосе остановился, нагнулся, легко вонзил когти в землю, выдрав солидный ком почвы вместе с дерном. Повторив, чуть углубился, оценил размеры получившейся ямки как удовлетворительные, молча протянул лапу, забрал спеленатого младенца.

Женщина в последний миг рефлекторно сжала пальцы, но поздно, в ладони осталась лишь одна из тряпок. А Трэш, уложив тельце в крохотную могилу, одним движением лапы вернул всю землю и дерн на место, прихлопнул сверху пятерней и мрачно заявил:

– Ну вот и похоронили.

Чавка происходящее неприятно удивило:

– Первый, ты зачем еду закопал? Отдай мне, у меня не пропадет.

– Заткнись.

– Второй молчит. Второй все осознал, Первый делает запасы. Но лучше сейчас съесть, что там этих запасов.

Присев на колени, женщина склонилась, уткнувшись лицом в землю, и затряслась в беззвучных рыданиях. Трэш хотел потащить ее назад, но передумал.

Пускай поплачет, ей, похоже, это очень нужно.

Кстати, можно даже оставить ее одну на некоторое время и кое-что проверить. Дело в том, что людоед, сбежавший от трубы, как-то ненормально шумел в лесополосе. А еще оттуда донесся истошный кошачий крик, сильно возбудивший Чавка:

– Первый, там еда. Самая вкусная еда. Надо съесть.

– Пойдем посмотрим. Не беги впереди, там может быть опасно.

– Так и надо всегда идти – Чавк умрет, Первый спасется.

Вот ведь преданный людоедище.

* * *

Сбежавший каннибал, избежав воспитательной трепки от Трэша, тут же влип в другую историю, тоже скверную.

Он болтался кверху ногами в паре метров над землей, суматошно размахивая руками и разъяренно урча. Ему то и дело поддакивала потасканная жизнью кошка, пребывавшая в сходной ситуации. Нет, она не висела в петле, она была пристегнута к стволу дерева, восседая на обрезке толстой ветки. Дальше ей хода нет, короткая цепочка удерживает за ошейник, но голос подавать не мешает, вот и орет, поджав уши и перепуганно уставившись на попавшегося людоеда.

Чавк вожделенно проурчал:

– Кот. Самая вкусная еда.

– Больше на кошку похоже.

– Все равно вкусно.

Трэш легко оторвал цепочку от ствола дерева, затем, сжимая визжащую кошку в одной лапе, другой осторожно отделил стальное звено от ошейника. Неблагодарное животное при этом пыталось его поцарапать и, воспользовавшись тем, что он опасался навредить крохотному тельцу, ловко извернулось, выскочило, помчалось во мрак.

Следом рванул Чавк:

– Первый, я догоню. Я не забуду поделиться, верь мне.

– Стоять. Пусть бежит.

– Но, Первый, это вкусная еда.

– Сказано стоять. Что неясно?

– Осознал. Все ясно. Что, будем этого есть?

– Посмотрим…

Подвешенный людоед после исчезновения зверька заметно успокоился. В том смысле, что его злоба куда-то ушла, сменившись страхом, похоже, он полагал, что пришел его последний час.