Лайсве огляделась в брюхе у кита: то переливалось мерцающими розовыми, голубыми и серыми искрами и было скользким от пищеварительной слизи.

– Ты просто задумайся, – продолжал Бал. – Криль! Мои зубы не представляют для вас никакой опасности. Они, скорее, как огромные нечесаные волосы. Да и не зубы это вовсе, а ус.

Лайсве взглянула на верхнюю стенку его брюха; оглядела китовый ус.

– Да, – сказала она, – я знаю. Это система фильтрации. Ты заглатываешь воду, в которой плавают мелкие рачки – криль, затем выталкиваешь ее под большим давлением; вода проходит сквозь китовый ус, а рачки остаются. Я читала, что ус состоит из кератина. Как и мои ногти и волосы.

– Девочка, там, на земле, остальные представители твоего вида считают тебя странной?

Она снова замолчала и долго думала над вопросом.

– Полагаю, да. Поэтому меня пришлось прятать. Думаю, со мной что-то не так. Я слишком много болтаю о разном, а иногда нарушаю правила. Читаю книги из библиотеки. – Она замолчала, вспомнив о чем-то. – Однажды я читала рассказ о том, как кит проглотил одного человека… но… я в него не поверила.

– Понимаю, – отвечал Бал. – Что ж, эволюция моей пасти началась так давно, что ты даже не представляешь. Вероятно, это случилось еще в эпоху олигоцена, когда Антарктика отделилась от Гондваны и образовалось Антарктическое циркумполярное течение. Возможно, тогда у нас еще были зубы. В некоторых легендах об этом говорится. И некоторые мои предки верят этим легендам. Если все было так, значит, за годы наши зубы эволюционировали и превратились в ус. Не знаю, куда пропадают зубы за долгие эпохи. А ты читала об Антарктическом полярном фронте, где теплые воды Субантарктики встречаются с холодными водами Антарктики? Это стимулирует образование питательных веществ и пищевых цепочек многих видов. Поэтому там так много криля. Понимаешь?

Лайсве кивнула.

– Думаю, легенды о левиафанах связаны с эволюцией зубов у моего вида. Их так много, этих легенд. И во всех мы проглатываем людей.

Лайсве встала

– В христианском Новом Завете Иона появляется минимум два раза. В Евангелии от Матфея и Луки. «Знак Ионы» появляется и на гробнице Иисуса – это чудо, так как Иона возвращается к жизни после того, как три дня прожил в брюхе кита.

– Можешь это представить? Как можно жить в брюхе кита? – спросил Бал.

– Раньше не представляла, – ответила Лайсве.

– И как тебе? – спросил Бал.

– Как в материнской утробе, – ответила она. – Я очень хорошо плаваю. В иудаизме Книга Ионы рассказывает о второстепенном пророке, включенном в Танах. В иудаизме Иону тоже проглотила гигантская рыба, а потом он вернулся к жизни. Книгу Ионы читают на иврите каждый год в Йом-кипур. В этой истории говорится о первобытной рыбе; внутри нее была синагога, а вместо глаз у нее были окна.

– Неплохая метафора, – ответил Бал.

– В Коране тоже появляется Иона; там он пророк, верный Аллаху. В Коране Зу-н-Нуна – «обладателя рыбы» – проглатывает большая рыба, – продолжала Лайсве. – Несколько дней Зу-н-Нун просидел в ее брюхе. В девятом веке персидский историк Аль-Табари написал, что Аллах сделал тело рыбы прозрачным, чтобы Иона чрез него узрел «глубоководные чудеса». Он также писал, что Иона слышал песнь рыб. – Она подошла к отверстию громадной, как пещера, пасти Бала. – Мне всегда нравился этот образ. Прозрачный кит.

Бал глубоко вздохнул. Его брюхо вздрогнуло, и Лайсве повалилась на спину.

– Так много историй. Они наслаиваются друг на друга. А я никогда не глотал людей. И никто из известных мне китов, из моего или другого рода, ни разу этого не делал. Но для вашего вида легенды, кажется, очень важны. И не странно ли, что за столько лет никто не догадался спросить китов и узнать правду? Я мог бы рассказать тебе столько легенд… тех, что мы, киты, рассказываем друг другу о вашей братии. Но они тебе не понравятся.

– А ты попробуй, – ответила Лайсве. – Я очень люблю истории. Вдруг понравится.

– Тогда послушай. В тысяча восемьсот тридцатом году у берегов острова Моча близ Чили убили кашалота-альбиноса. Наши рассказывают, что из спины его торчали более двадцати гарпунов. Моряки того времени описывали его как свирепое чудище. Но кита никто не спросил. Ни его самого, ни тех китов, что плавали поблизости. Тогда ваши называли его Моча Дик – в честь острова. Но тебе он, наверно, известен под другим именем – под именем из легенды о чудовищном ките. Наша легенда звучит иначе. В нашей легенде рассказывается о двадцати гарпунах, торчащих из его спины; о том, как сияла под луной его великолепная кожа, о его сыне и дочери и других родственных душах, с которыми он плавал. Этот кит вел других китов в великих плаваниях через Атлантический полярный фронт, где бурление вод рождает обилие пищи для многих видов. А эти двадцать гарпунов – для нас они были подобны точкам в ночном небе.

– Ты имеешь в виду неизвестное созвездие? – уточнила Лайсве.

– Нет, нет. Ваши созвездия не имеют к нам никакого отношения. Для нас точки в небе – карта, рассказывающая историю.

– Тот белый кит с гарпунами в спине… и звезды в небе… куда ведет эта карта? – спросила Лайсве.

– К месту, куда мы приплываем умирать. Там наши тела, разлагаясь, становятся источником жизни для других океанских видов. А белый цвет кита для нас символизирует умирающий свет, подобный свету звезд; черный же цвет ночи – цвет большинства китов – указывает путь живущим.

Глаза Лайсве защипало от слез.

– Как маяк или проводник? Черный свет в океанских глубинах?

– Да, – ответил Бал. – Черный – это космос. Творение. Сама жизнь.

Некоторое время они молча качались на волнах.

– Я слышала песни китов в записи, – ответила Лайсве. – Они совсем не свирепые. Они прекрасны.

Бал заговорил, и все ее тело завибрировало от звуков его голоса.

– Вот еще одна история – история о вашем виде. Все мы умрем; я имею в виду китов. Но вашему виду нет дела до истории, которую несут в себе наши тела.

Вам нет дела до того, что мы старше вас; вам все равно, как мы ухаживаем за мертвыми и как помним о них; вам безразлично, что мы появились во времена, когда времени еще не существовало, что океаны, горы и деревья намного старше вас. Ваш вид, скорее всего, будет и дальше рассказывать сказки о том, что кит – морское чудище, черный – цвет тьмы и противоположность свету, или зацикливаться на своих