Я где-то здесь, я кто-то. Кто-то-я

любуется началом этой смерти,

пока еще нетвёрдая земля

не обрела повадки сильной тверди.

Виталий Кальпиди. «Летний вечер» [655] ;

Ксюша ли делает мышь, Зоя ли строит ногами,

ли преисполнен Орфей скрипом и свистом своим, —

только мерцают слова, путь выстилая словами,

чтобы, спустившись в себя, вышел опять холостым.

Сумма девяток, совру, больше, чем Первоединый;

пятый для третьей что сад, где наступает Эрот,

отцеподобно неся хлебы, цветы и маслины,

а на агапу? на пир? – кто-то не я разберет.

Андрей Поляков. «Хоэфоры (Dis manibusque sacrum)» [656].

Местоимение кто может только подразумеваться:

Айвазовский перед морем лихоимства

с кисточками разной толщины

и шерстистости

П. Филонов от Союза Молодежи

на пиру отцов официальный гость

но без места без прибора

свой Малевич на столе святого Казимира

с воем-скрипом на цепях пополз Кандинский

новое взошло паникадило

в барабане церкви старовизантийской

и конечно мы без имени без рода

неизвестно я или не-я

это видит из толпы у входа

из безвидности из недобытия

Виктор Кривулин. «Сонет с обратной перспективой» [657].

В стихотворении Льва Лосева форма умирает может быть истолкована двояко – и как правильная форма 3‐го лица, если что – подлежащее в придаточном изъяснительном предложении, и как аномальная при местоимении я, если что – союз:

Я не знал, что умирает. Знали руки, ноги, внутренние органы,

все уставшие поддерживать жизнь клетки тела. Знало даже

сознание, но сознание по-настоящему никогда ничего не знает,

оно только умеет логизировать:

поскольку сердце, желудок, большой палец правой ноги и проч.,

подают какие-то сигналы,

можно сделать вывод, что жизнь данного тела близится к концу.

Однако все части тела,

в том числе и производящий сознание мозг,

были не-я.

Лев Лосев. «Игра слов с пятном света» [658].

У Алексея Цветкова координационная аномалия предстает своеобразной грамматической метафорой того высказывания, которое содержится в тексте:

так на границе сна и яви

смыкая можно и нельзя

тень спрашивает это я ли

в летейском ялике скользя

сошлись голконда и голгофа

в земле загробного житья

и первое лицо глагола

употребить не может я

Алексей Цветков. «Когда летишь через атлантику…» [659].

Во многих случаях авторы без каких-либо пояснений и двойной отнесенности глагольных форм образуют сочетания типа я сидит:

Это дерево губить

что-то неохота,

ветром по небу трубить —

вот по мне работа.

Он гудит себе гудит,

веточки качает.

На пенечке кто сидит?

Я сидит, скучает.

Лев Лосев. «Песня» [660] ;

наигравшись в привиденья

снег утратил прежний вид

рухнул навзничь без движенья

он – лежит, а я – летит

я плывет со мною рядом

приглашая всех в полет

и с небес лукавым взглядом

знак условный подает

Герман Гецевич. «Неошагаловский полет» [661] ;

Зато я никому не должен

никто поутру не кричит

и в два часа и в полдругого

зайдет ли кто – а я лежит

Эдуард Лимонов. «Я был веселая фигура…» [662] ;

Ананинья! Гоголь длинноносый,

Каракалла с десятью ногами!

Я трепещет, ничего не страшно!

На октябрьском розовом закате

Побредем по Аппиевой дороге,

В тёмные вглядимся средостенья

Кипарисов и пиний.

Елена Ванеян. «Рим» [663] ;

холуй трясется ложи блещут

и мачта гнется и скрипит

и я лицом в чужие вещи

от удивления визжит

съев ломтик меда лучше смыться

не то поймают и простят

нет я не сможет возвратиться

в заветный край простых цитат

всё что звалося сердцумило

теперь зовется обылом

твоя чернильница остыла

луна сгорела под столом

Анна Горенко. «Северъюг» [664] ;

моя жи началась с опозданием

в комнате пыли и кашля

безумных муз

ветоши

сушь приглашает в поля

на сайт москва – рязань – полночь

я мечтает говорить точно

просто

страница не найдена

Дмитрий Воробьев. «Мечта» [665] ;

а когда я вернётся куда

а когда я вернётся зачем

а когда я вернётся постой

домой шёл снег

я спать

Дмитрий Воробьев. «Секрет» [666].

Форма 3‐го лица глагола при местоимении как 1-го, так и 2‐го лица может быть отзвуком вопроса:

Кто скулит? – Я скулит,

гибели фигляр.

Что болит? Кровь болит,

каждый капилляр

Кто спасет? – Ты спасет,

жизни патриот.

Горький рот. Сладкий пот.

Ложись на живот.

Вера Павлова. «Кто скулит? – Я скулит…» [667].

Подобный аграмматизм имеет основание во вполне нормативных языковых структурах с субстантивированным местоимением я (ср. выражения: авторское «я», поэт отстраняется от своего «я»).

Если лирическая коммуникация обычно предполагает отождествление читателя с автором, то в таких фрагментах текста, как я сидит, происходит обратное: автор отождествляет себя с читателем и говорит о себе почти так, как о себе говорят дети (Петя хочет домой)[668], родители (Мама тебе не разрешает), президент (Президент согласен). В таких высказываниях говорящий как будто хочет быть понятнее, пытается упростить ситуацию, присваивая себе потенциальную речь адресата. Сочетания типа я сидит, устраняющие координацию подлежащего со сказуемым, утрируют этот способ коммуникации, так как обозначают переключение субъекта на объект внутри синтагмы. Подобные сочетания хранят в себе также историческую память о структуре высказывания: в древнерусских текстах широко представлены этикетные формулы типа я, Федька, челом бьет.

Кроме психологических, есть и собственно языковые предпосылки неизменения глагола по лицам – в русском языке грамматическое лицо глагола обозначается не всегда: в формах прошедшего времени и в сослагательном наклонении на лицо указывает только подлежащее. Отто Есперсен отмечает постепенную утрату различий в окончаниях глаголов разных европейских языков, объясняя ее избыточностью указания на лицо (когда лицо обозначено и подлежащим, и сказуемым). О полной утрате глагольного изменения по лицам в датском языке Есперсен пишет:

Подобное состояние языка следует рассматривать как идеальное или логичное,