поскольку различия по праву принадлежат первичному понятию, и нет никакой необходимости повторять их во вторичных словах (Есперсен 1958: 249).

Исследования по психолингвистике показывают, что в некоторых ситуациях, в частности при восстановлении речи у больных афазией, форма 3‐го лица единственного числа становится представителем всей парадигмы личных форм (Зубкова 1978: 118), и это свойство формы 3‐го лица «присутствует в неявном виде в сознании носителей русского языка» (указ. соч.: 121).

В воображаемом разговоре с самой собою Мария Степанова после вопроса с местоимением ты координирует глагол с местоимением я:

Куда ты, я? Очнусь ли где-то?

Что скажет туча или три

На то, как тут полураздета

И ты на это не смотри.

Мария Степанова. «Куда ты, я? Очнусь ли где-то…» [669].

Аграмматизм может обозначать и единение личностей:

Вернешься я, вернешься ты

На почву умного совета

Где вянут падая цветы

И пропадают без ответа

Куда бежать, куда идти

В плетеньи странном тьмы и света

Чтоб пропадали все пути

В именьях душного завета

Где я напоминаешь ты

И видишь благородна цвета

Там где цвели плывут плоды

Из тела умного поэта

Анри Волохонский. «Вернешься я, вернешься ты…» [670].

Местоимение мы тоже участвует в аграмматичных сочетаниях:

В Тиргартенах уж задохнутся и львы, —

не гривы, а юбки.

Детей-полнокровок от лоботомий

не будет, Юпитер!

И Мы задохнутся от пуль через год,

и боги уйдут в подземелья.

над каждым убитым, как нимбы (тогда!)

я каску снимаю.

Виктор Соснора. «Уходят солдаты» [671].

Грамматическим алогизмом Мы задохнутся в понятие Мы включены и Я субъекта речи, и безвинно погибшие, и те, кому не суждено родиться, и вожди, заставляющие считать себя богами. Именно местоимение мы является важнейшим элементом пропагандистской риторики (мы победим). Включение вождей в объем понятия Мы, вероятно, маркируется заглавной буквой слова Мы: она напоминает орфографию сакральных текстов, требующую так писать местоимения, относящиеся к богам. Аграмматизмом Мы задохнутся, возможно, выражается и распад той декларируемой общности, которая связана с употреблением слова Мы.

Более широкий контекст поэзии Сосноры указывает на обобщенный смысл местоимения мы. В большом стихотворении «Уходят солдаты» оно повторяется многократно, например: В ту полночь мы Цезаря жгли на руках <…> Мы шагом бежали в пустынный огонь <…> И до Пиренеев по тысяче рек / мы в Альпы прошли, как в цветочки <…> Но все-таки шли мы в Египет <…> О боги, мы сами сожгли на руках / сивиллины книги! Поэтому в контексте всего стихотворения (и книги Сосноры «Куда пошел? И где окно?» в целом) Мы – это всё человечество, с которым автор и объединен общностью истории, и разъединен временем.

В тексте Генриха Сапгира с тотальной деформацией лексики и синтаксиса невозможно определить, в каком падеже стоит местоимение мы – в именительном (‘мы смотрим’) или винительном (‘нас смотрят’):

Вдруг вижу вдаль: вдоль берега лежат

десятки тел лежат, как рцы на гряд

Я слышу крик хмырюношей, хмырят

Там – мертвый адельфин у бахромы

ухмылкой морды будто молвит: хмы

Скружились, отчужденно смотрят мы

Генрих Сапгир. «Хмыризмы» / «Терцихи Генриха Буфарева» [672].

В этом смотрят мы содержится и указание на отчужденность, лексически обозначенную, и превращение размножившегося хмыря в наблюдателя, который уже не я, а мы.

См. также примеры рассогласования субъекта и предиката не только в лице, но и в числе (Вот мы лежим. Нам плохо. Мы больной – Лев Лосев; Я-ты-мы-они – по-товарищески сдружилось – Виктор Соснора; Мы невнятен и, наверно, незанятен, как и вы – Ирина Машинская) – на с. 178 этой книги.

Во множественном числе 3‐е лицо субъекта сочетается с 1‐м лицом предиката у Марии Степановой в стилистике просторечия:

Когда ж он вернулся оттуда, куда

Гражданского флота летают суда,

С заоблачных небесей,

Когда он вернулся оттуда совсем,

Как дети, которые мамку сосём,

Мы были беспомощны все.

Мария Степанова. «Летчик» [673].

Замена возвратных и притяжательных местоимений личными в косвенных падежах

Устранение субъекта, преобразование его в объект получается и при употреблении форм местоимений меня, мне вместо себя, себе, и при замене притяжательного местоимения мой падежной формой меня. Оба этих способа представлены в контекстах, изображающих отделение души от тела:

Усомнившись в себе, поднося свои руки к глазам,

я смотрю на того, кто я сам:

пальцы имеют длину, в основании пальцев – по валуну,

ногти, на каждом – страна восходящего солнца,

в венах блуждает голубизна.

Как мне видеть меня после смерти меня,

даже если душа вознесется?

Владимир Гандельсман. «Вступление» / «Я шум оглушительный слышу Земли…» [674].

Здесь нарушается нормативное требование нетождественности субъекта и объекта при употреблении местоимения меня.

В следующем примере родительный падеж местоимения себя в сочетании мордочку себя заменяет нормативное притяжательное местоимение мою.

Заходя в ванную, внезапно в зеркале замечаю

забавную мордочку себя. Становясь большими,

утро в чужой стране начинаем с чая,

заканчивая в машине.

Давид Паташинский. «Заходя в ванную, внезапно в зеркале замечаю…» [675].

Если слово себя в качестве объектного глагольного актанта[676] вполне нормативно (вижу себя, упрекаю себя) то употребление этого местоимения как генитива в определительной функции при существительном оказывается резкой аномалией. На то, что субъект высказывания позиционирует себя как наблюдателя за собой же, указывают и лексическое значение прилагательного забавную, и диминутив мордочку. Следовательно, и эти языковые средства, очевидно периферийные для функционально-семантического поля субъектности/объектности, способны выполнять функцию преобразования субъекта в объект.

В следующем тексте Германа Гецевича, где также есть рассогласование местоимения и глагола в лице (я здесь больше не живет), такое употребление мотивируется и алогизмом сновидения, и возможной ситуацией прослушивания сообщения на автоответчике:

мне снился сон

и в этом сне

я позвонил домой ко мне

и голос мой довольно вня

мне сообщил, что нет меня

я номер вновь набрал – и вот

мне голос тот сказал тогда:

что я здесь больше не живет…

что вы звоните не туда

я заорал в ответ: Вранье!

Я – это Я и Ё – моё

мол что за штучки

что за тон

я взял за горло телефон

я взял мой голос за грудки

но лишь короткие гудки

услышал в трубке напослед

поняв что Я здесь больше нет

Герман Гецевич. «Телефон» [677].

Преодоление лексических ограничений на образование форм лица

В современном нормативном русском языке некоторые глаголы не могут употребляться в форме 1‐го лица. Это глаголы, в семантике которых содержится указание на наблюдателя мерещиться, маячить, брезжить, зиять и т. п. (см.: Падучева 2004: 214), а также интерпретационные глаголы со значением отрицательной оценки: бубнить, бредить (‘говорить вздор’), блажить (см.: Апресян 2006: 145–160).