class="p1">Впрочем, либо в диалоге, либо в косвенной речи 1‐е лицо некоторых из таких глаголов вполне возможно: – не маячь тут – я не маячу; не бубни – разве я бубню?; мне сказали, что я брежу.

В современной поэзии встречаются контексты с формами 1‐го лица подобных глаголов вне отсылки к чужой речи:

Чтоб музыке было являться удобней,

в чужом я себя заточила дому.

Я так одинока средь сирых угодий,

как будто не есмь, а мерещусь уму.

Белла Ахмадулина. «Как много у маленькой музыки этой…» [678] ;

Я – я опять. Не кто-нибудь иной,

А я: никто ещё не квартирует,

И некто «я» передо мной шурует,

Как я маячу за своей спиной.

Александр Ожиганов. «Я» / «Два введения в игру стеклянных бус» [679].

Во втором из этой группы примеров маркерами преобразования субъекта в объект являются и выражение И некто «я», и локализация передо мной, и глагол шурует, сконцентрированные в одной строке, а также начало строфы Я – я опять – с очевидной пресуппозицией иного состояния.

В текстах появляются формы 1‐го лица и таких глаголов, которые в норме не могут относиться к наблюдающему человеку, даже наблюдающему за собой – зиять, брезжить.

У Сергея Петрова форма зияю вполне естественна в монологе такого персонажа, как яма. В этом случае норма формально нарушена, а по существу нет, так как не возникает противоречия между грамматикой и семантикой:

Я есмь помойная великой Яви яма.

Всё не по-моему. – Мне воли нет и нет. —

В меня летит с небес помет комет.

И я зияю голым глазом срама,

сияю пустотой, как рама

(где не бытийствуя изображен предмет).

Как рама вдрызг разбитого оконца —

слепорожденная дыра, —

взирающая оком незнакомца

на все окраины вселенского двора.

Сергей Петров. «Яма. Фуга» [680].

Но форма зияю нередко относится и к человеку – субъекту высказывания:

Зачем я оказался здесь, – не знаю,

и почему бесценной стала ты,

жизнь, без которой холодно зияю?

Кто говорил: вернись до темноты?

Владимир Гандельсман. «P. S.» [681] ;

Чтоб, неразумное, не голосило,

Телу пальто покупается в талью.

Я под сорочкой зияю, как сито,

Перед горящей ночами плитою.

Ребра навыкате, скулы наружу,

Сложены губы, кругляся на «ю».

С места не встану! Боюся: нарушу

Шаткую архитектуру свою.

Мария Степанова. «Чтоб, неразумное, не голосило…» [682] ;

Всё зияю… И я, и её

Зазвеневшее сердце пустое…

Ой, зима, все толкуешь своё?

Ой, толчешься все в сухостое?..

Олег Юрьев. «Всё зияю… И я, и ее…» [683].

Можно предположить, что форма зияю важна для поэтов как метафоризируемый ими термин поэтики, означающий скопление гласных. На эту мысль наводит строка Олега Юрьева Всё зияю… И я, и её, так как в ней и содержатся зияния [zijajuijaiijo]. Если иметь в виду только звуки, то таких зияний два, а если учитывать и буквы, то восемь.

У Сергея Петрова и Беллы Ахмадулиной есть форма брезжу:

Ах, слово, слово! Лунь, неясыть, сыч,

осоловелая сипуха!

Я жду, благословляя ночи дичь

во имя чепухи, что легче пуха.

Как нету ни кола, и ни двора,

Так нету мне ни пуха, ни пера.

А перья – будто крылья. А я жду.

Со слова облетают эти перья,

оно ощипано до дрожи. И теперь я

у дальнего рассвета на виду —

брожу? Иль брезжу? Ночь – за командира.

И сколько этого затеянного мира

затеряно? Какую пору ждать

Сергей Петров. «Ночной монолог на лугу фугетта» [684] ;

Смотрю вослед моей душе,

как в сумерках на убыль света,

отсутствую и брезжу где-то —

то ли еще, то ли уже.

Белла Ахмадулина. «Путник» [685].

В некоторых стихах содержится по нескольку глаголов, не допускаемых нормативной грамматикой в форме 1‐го лица – и применимых к человеку, и неприменимых:

С неладой-жизнью пребывая рядом,

я обнимаюсь неуемным взглядом,

как лядвеи огромным, и всем стадом

усталым слягу, голову сложу

под этот взгляд, где брежу и блажу,

где еле брезжу, жалобно и нежно,

где чуть ворочаюсь, брезгливо и небрежно…

Сергей Петров. «Я с жизнью рядом…. Фуга» [686] ;

Лишь рассветет – опять забрезжу

в пустых полях зимы-весны.

К тому, как я бубню и брежу,

привыкли дважды три весны.

Белла Ахмадулина. «Люблю ночные промедленья…» [687].

В стихах Сергея Петрова встретилась форма 1‐го лица глагола кукситься:

Любовь медово-липовую,

печаль-пчела, ожаль!

Не кукшусь и не всхлипываю,

не сетую, – а жаль!

Сергей Петров. «Не в сердце ли потыкивая…» [688].

У Нины Искренко в контексте с интепретационным глаголом 1‐го лица грязну имеется и форма болю, которая не должна в норме быть предикатом к субъекту «человек»:

Грязну висну отягчаюсь впечатленьями

ною досаждаю и болю

Не люблю

но требую любви

чуткого ухода и внимания

Нина Искренко. «Жалобы шара».

Встретилась и форма 2‐го лица этого глагола:

Поцелую моему

   шесть

      лет,

Но какой он по себе

      вляпал след!

След от губ,

   как от подошв

      двух,

пара влепленных зараз

      оплеух.

Как охлеснутый вожжой,

      стыд,

не простыв,

   стал с утратой

      врастык,

ибо лишь

   память прочь

      со двора,

как заносит

   назад

      кнут.

Ты болишь во мне,

      как дыра,

годы ту дыру

   не заткнут.

Сергей Петров. «Я много больше ста вселенных сразу…» [689].

Форма болишь была бы вполне естественна при риторическом обращении к какой-нибудь части тела.

В стихотворении Нади Делаланд есть форма 1‐го лица множественного числа (и 1‐е лицо, и множественное число употреблены в переносном грамматическом значении, так как осуждающий монолог обращен к одному адресату, причем, не к себе):

Болим? Болим. А надо меньше пить

на перед сном такой свой крепкий-крепкий

табачный чай, в котором топнут ветки,

но в общем-то их и не утопить.

Теперь терпи. А сердце – механизм

гораздо проще и сложней, чем нужно.

С ним лучше, знаешь, пить кефир на ужин

и крепко спать, пока в свой горн горнист

не пропоет о том, что завтра в горы.

А ты устроил из себя кабак,

завариваешь перед сном табак,

такое дело. Ходишь этим гордый.

Нельзя, нельзя. Кончай себе