– Лиза, ты что-то придумала?

– Да, но об этом позже. Для начала давай все закончим, разберемся с делом Любы, поймаем Юдина и Шторина.

– Ты хочешь, чтобы я завтра поехала к Туманову? Возможно, именно ему Люба рассказала о том, что у нее произошло с Мещерским. Ведь не случайно же она назвала именно его адрес таксисту, а это значит, что она не собиралась домой.

– Да. А я, так и быть, отправлюсь в Зоналку, найду эту Орешину, попробую выяснить, что общего у нее с Юдиным. И в зависимости от результата мы решим, как нам действовать дальше.

– Лиза, у тебя такой загадочный вид...

– Да нет, Глаша, я просто устала.

* * *

В три часа ночи Дима, муж Глафиры, разбудил ее, сказал, что Гурьев уже внизу, отпирает ворота.

– Буди Тайлеров, – зевнула Глаша, – я им сейчас чай приготовлю. Вот бедолаги... Не хотела бы я оказаться на их месте!

– Будем надеяться, что и у Гурьева не будет неприятностей...

– В смысле?

– Не знаю. Но за Диму я переживаю куда больше, чем за Тайлера. Тоже мне – Робин Гуд. Кто они ему, эти люди?

– Дима!

– Ладно, я пошел их будить... Лиза просила, чтобы и ее тоже разбудили, она хочет проводить свою подружку.

* * *

Проснулись все, кроме маленькой Магдалены. Позавтракали чаем и печеньем, Глафира вдруг расчувствовалась, чуть не плача, относила пакеты с едой, термосы в машину.

* * *

Лиза на прощание обняла Ирину Тайлер:

– Ты помнишь, что я тебе говорила? Береги Мишу и Олю! Вот увидишь, все будет хорошо.

* * *

Михаил Тайлер, сухо попрощавшись со всеми, кто, по сути, принял участие в его судьбе, и даже не поблагодарив Глафиру и Родионова, оказавших его семье гостеприимство, поспешил сесть в машину и захлопнуть за собой дверцу.

– Думаю, ему стыдно, что он всех нас так напряг, – шепнула на ухо Глаше Лиза.

* * *

Они уехали. Лиза сказала, что хочет спать, и поднялась в спальню, Дима Родионов еще некоторое время посидел в кухне, глядя, как жена моет чашки.

– Я обещал, Глаша, что не буду отговаривать тебя от твоей работы, что не буду просить, чтобы ты ее бросила. Но если бы ты только знала, с каким трудом мне это дается!

– Дима, ну, пожалуйста, не начинай...

– Хорошо. Ты хотя бы скажи: то, чем вы сейчас с Лизой занимаетесь, очень опасно?

– Думаю, уже нет. Главную работу мы уже сделали – вычислили убийцу. Остальное зависит от Мирошкина и его людей.

– А эти деньги, ну, тайлеровские? Их действительно невозможно найти?

– Посмотрим...

– Мы бы хотели все вместе, с мальчиками, отправиться на море. Дом бы на Надю оставили. Дело только за тобой, когда ты скажешь – мы сразу же закажем билеты.

– Думаю, мы закончим наши дела буквально через несколько дней. Обещаю.

* * *

Глафира поставила последнюю чашку в буфет, поцеловала Диму.

– Пойдем еще немного поспим... Часика три.

Иван Туманов, широкий в плечах, был невысокого роста мужчиной, похожим на сказочного лешего – густые кудрявые волосы до плеч, спутанная темная борода, глаза-щелки и круглый, похожий на бутафорский, красный блестящий нос картошкой.

Глафира появилась на пороге его квартиры в девять утра и сразу успокоилась, по бодрому виду скульптора поняв, что не разбудила его, он, похоже, уже завтракал (еще в передней пахло поджаренным хлебом).

– Я пришла к вам без предупреждения, решила, что так будет лучше, – сказала она. – Меня зовут Глафира Кифер. Я – помощница адвоката Елизаветы Сергеевны Травиной. Мы расследуем убийство вашей хорошей знакомой – Любы Гороховой.

– Да-да, проходите, пожалуйста.

Несмотря на весеннее солнечное утро, в квартире было темно. Все пространство было заставлено старой мебелью, стеллажами с глиняными фигурками и крупными, в человеческий рост, пыльными скульптурами, изображавшими крепко сложенных мужчин и женщин. Глафира осторожно, боясь уронить что-нибудь на своем пути, пробиралась за хозяином в кухню.

В центре большого круглого стола стоял глиняный кувшин с высохшими полевыми цветами – ромашками, васильками. Тут же стояли сковородка с жареным хлебом, кофейник, сахарница, лежала пачка масла.

– Хотите кофе? – спросил Туманов, даже не глядя на Глафиру.

– Можно. Скажите, Иван, в котором часу к вам в то утро приехала Люба?

– Точное время назвать не могу, но что-то очень рано. Она разбудила меня. Я заработался ночью, поздно лег, поэтому успел рассердиться, когда позвонили в дверь. Я прямо в пижаме распахнул ее, чтобы сказать звонившему все, что о нем думаю... Честно говоря, я думал, что это мой сосед с верхнего этажа пришел, чтобы одолжить у меня денег. Открываю, а там – Люба.

* * *

Он вдруг всхлипнул. Как ребенок. Как маленький мальчик. Сел, свесил руки и замотал головой:

– Даже не верится, что Любы больше нет!

– Что было дальше?

– Я впустил ее, смотрю – на ней лица нет. Она же всегда такая веселая... – Голос его словно сломался, он перешел на фальцет. – А тут... Вот смотрю на нее и понимаю – случилось что-то страшное! «Ты откуда?» – спрашиваю. А она вдруг как бросится ко мне, обняла меня, спрятала свое лицо у меня на плече, – он показал на ворот своего трикотажного джемпера, – словно для того, чтобы я не увидел ее лица.

– Что она сказала вам?

– Она сказала, что хочет выпить. Я ей ответил, что сейчас утро, нельзя пить так рано. Но она все равно попросила: «Дай мне коньяку». Она знала, что у меня есть два литра коньяку, мне друзья привезли.

* * *

Он тяжело вздохнул.

* * *

– История короткая и грязная. Вы же знаете, наверное, что Северцев помогал Любаше во всем. Издавал ее книги, организовывал какие-то конкурсы и все такое... И, поверьте мне, поначалу он все это делал искренне. А вот потом, видимо, и началось все это. Мещерский! Его друг. Захотел блеснуть в Москве чужими – Любиными! – стихами. Спрашивается: как такое вообще возможно?! Ведь рано или поздно люди бы узнали об этом...

– Да, я знаю. Он здесь, в типографии, печатал Любины стихи – часть книг была с одной обложкой, где автором значилась Люба, а остальные, как бы заготовки, он отправлял, вероятно, в Москву.

– Дело в том, что не все Любины стихи были... как бы это сказать, женские, что ли. У нее много стихов философского направления. Это глубокие, серьезные произведения. Мещерский привозил Любины стихи в Москву и выдавал их за свои.

– Когда Люба об этом узнала?