Невольно выпрямившись на стуле, Ален испустил тяжкий вздох. Помедлив, он ответил:

— Я выяснил, что Энн обманула меня. Обвела вокруг пальца. Ребенок, которого она ждет, не мой.

На некоторое время в будуаре леди Сен-Клер воцарилась мертвая тишина. Аморе с сочувствием смотрела на сидящего напротив гостя.

— То есть она специально отдалась вам тогда. Рассчитав, что придет время и вы поверите, что ребенок ваш. И что вы, будучи человеком порядочным, не станете этого отрицать. И каким же образом вам удалось это выяснить?

— Случайно увидев ее без одежды, я убедился, что срок ее беременности слишком велик, чтобы я имел к этому отношение.

— И кто настоящий отец?

В ответ Ален лишь пожал плечами.

— Этого я не знаю. Она не сочла нужным сказать мне. Впрочем, это уже вряд ли имеет значение.

— А вы не подумали о том, что в свете выяснившихся обстоятельств ваш брак может быть объявлен недействительным?

Ален обреченно покачал головой.

— А чем я могу доказать, что наша с ней связь произошла, скажем, не двумя месяцами раньше? Я буду утверждать одно, а Энн прямо противоположное. Кому скорее поверят? Нет-нет, вряд ли в моем положении можно что-либо предпринять. Закон ведь признает рожденное в браке дитя независимо от отцовства.

Во взгляде леди Сен-Клер было искреннее сочувствие.

— Мне очень горько это слышать, Ален!

Впервые она назвала Риджуэя по имени. И у него сразу возникло ощущение, что прежние границы их отношений расплываются, исчезают, что теперь он может довериться ей как настоящему другу. Чувства, столь тщательно скрываемые им, проступали наружу — отрезвление, горечь обиды и ярость, неукротимая ярость.

— Больше всего меня гневит то, что я пошел у нее на поводу. — Ален невольно стал ерошить волосы. — Девушка приходит ко мне, предлагает себя, а я веду себя как болван, как снедаемое похотью животное. И как я только мог? Нет, наверное, я все-таки чуточку не в себе!

— Поздно изводить себя укорами, — успокаивающим тоном произнесла Аморе. — Просто вы совершили ошибку.

В этот момент открылась дверь и два лакея внесли на подносах обед: устрицы, тушеную дичь, свежий зеленый горошек — самый первый в этом сезоне, — кекс с изюмом, к ним — бургундское.

— Ну вот, прошу вас, отведайте, — сделала приглашающий жест Аморе. — Вы сразу почувствуете себя лучше.

Она была права. Съев несколько кусочков, Ален унял бурчавший от голода желудок и даже повеселел. Тем более после пары бокалов великолепного вина.

— Не сравнить с той мерзостью, которой меня потчевали вчера, — с улыбкой заметил он.

Кроме ножей и ложек, лакей выложил на столе и вилки, которые в доме Алена ввел в обиход переехавший к нему полтора года назад Иеремия. Пастор научился пользоваться этим изысканным столовым прибором за время пребывания в Италии. Его пример перенял и Ален в отличие от Энн и Элизабет, считавших вилки нелепой выдумкой окаянных «папистов», как они выразились.

Все опасения Алена, связанные с обстоятельствами, предшествовавшими появлению его в доме леди Сен-Клер, разом улетучились. Хотелось не думать о досадных вещах, а наслаждаться моментом. Сейчас для него не существовало ничего, кроме вот этого стола, уставленного яствами, и общества милой женщины, проявившей о нем такую заботу. И вряд ли он мог надеяться, что нечто подобное повторится в будущем.

— Знаете, миледи, я не могу вам описать, как грустно сознавать, что я уже больше не увижу вас у себя в доме, — признался Ален, когда лакеи убрали со стола. — И еще жаль, что в моем доме не проживает Брендан. И хотя вы приходили не ко мне, мне очень нравились ваши визиты.

Тень пробежала по лицу Аморе. Ален без труда понял причину внезапной грусти леди Сен-Клер.

— Как я понимаю, от него по-прежнему никаких вестей? — поинтересовался Ален.

Аморе отрицательно покачала головой, не скрывая своих чувств.

— Думаете, он вернулся в Ирландию?

— Вот уж не знаю.

— Но вы тогда отправили его во Францию?

— Да, в Париж.

— А почему именно во Францию? — недоумевал Ален.

В глазах леди Сен-Клер застыло странное выражение. Алену показалось, что она тщательно раздумывает над ответом. Взяв бокал с вином, женщина поднялась из-за стола и медленно прошествовала к окну.

— У меня там остались друзья. Еще со времени моего пребывания при дворе короля Франции, — стала туманно объяснять она. — Я подумала, что они сумеют ему помочь обрести счастье.

Чувствуя, что Риджуэй смотрит ей в спину, ожидая дальнейших объяснений, леди Сен-Клер продолжила:

— Это все, что я могу сказать вам, мастер Риджуэй. Поверьте, ради вашего же блага куда лучше для вас знать об этом как можно меньше.

Ален, тоже поднявшись, подошел к ней.

— Миледи, я знаю, как сильно любит вас Брендан. Он обязательно вернется.

И тут Аморе будто прорвало.

— Если он меня на самом деле любит, отчего же тогда я за все эти месяцы не получила от него ни единой весточки! Нет, в его любовь я больше не верю! — горячо произнесла она.

Алену было неприятно видеть ее расстроенной. И он тут же поймал себя на мысли, что страстно хочет утешить эту женщину, обнять ее, прижать к себе…

— Вы не должны так говорить, миледи. Вы ведь знаете Брендана! Он человек действия. И если он вам не пишет, это вовсе не означает, что он о вас не думает. К тому же вам не следует забывать и о том, что, вероятно, обстоятельства не позволяют ему поддерживать с вами переписку. Мы ведь воюем с Францией, и это тоже никак нельзя сбрасывать со счетов. Почтовые суда не ходят через пролив.

— Я понимаю, — ответила Аморе, — что вами движет желание успокоить меня. Но и война не помешала бы ему увидеться со мной, если бы он действительно этого хотел. Нет, не хочу больше и думать об этом человеке, не хочу!

Ален пытался подыскать нужные слова, но тщетно. Вместо этого он забрал у нее пустой бокал, наполнил его из стоявшего на столе графина и подал ей.

— Выпейте глоток, это вас успокоит. Вино и на самом деле превосходное.

С благодарной улыбкой женщина приняла из его рук бокал и отхлебнула бургундского.

Ален не мог оторвать взора от леди Сен-Клер. Через накинутый поверх кружевной сорочки пеньюар проступали очертания груди. Смугловатый оттенок кожи придавал Аморе сходство с южанкой; этот удивительный оттенок не исчезал даже зимой. Алену вдруг вспомнилась миниатюра, на которой Аморе была изображена с обнаженной грудью, и он ощутил поднимавшийся в нем жар желания. Понимая, что все чувства написаны у него на лице, он поспешно отвернулся.

— Мне от души жаль, что я не в силах утешить вас, миледи, — беспомощно произнес он. — А мне бы очень этого хотелось.