class="p1">Пробило двенадцать. И тут же в светлице послышался шум и плач. Испугалась мельничихина дочь, шарит глазами по углам, но в комнате пусто, как на ладошке, только шум стоит и плач слышен. Вдруг шум и плач оборвались, перед ней появился красивый юноша и приветливо так спрашивает:

— Для кого ты варишь?

Посмотрела на него девушка и ответила:

— Для себя, но если хочешь отведать, так буду рада.

Прояснился взгляд у юноши. Он следующий вопрос задает:

— А для кого стол накрыла?

— Для себя накрыла, но если пожелаешь присесть, то и для тебя, — сказала и лицо юноши озарилось улыбкой.

— А кому постель постлала?

— Себе, но если захочешь, ложись и спи.

Тут юноша совсем повеселел, в ладоши захлопал и говорит:

— Ах, как же хорошо, что ты меня не забыла! Но ты не уходи, подожди еще немножко. Я пойду со своими благодетелями прощусь. Ведь они обо мне все это время заботились.

Повеяло тут теплым ветерком и посреди светлицы разверзлась глубокая пропасть. И мальчик стал медленно в нее опускаться. Мельничихина дочка ухватилась за край его одежды и последовала следом за ним. И вдруг перед их глазами открылся неведомый мир. Справа текла золотая река, слева сверкали золотые горы, а посредине раскинулись прекрасные зеленые луга, покрытые тысячами цветов.

Юноша шагал по тропинке, а девушка следом за ним, на цыпочках, чтоб он ее не услышал.

Шли они, шли, и добрались, наконец, до серебряного леса. Только вошли в лес, выбежали разные зверушки, обступили юношу, прыгают, скачут, а он их одного за другим ласково так гладит.

Мельничихина дочь отломила ветку с дерева и завернула в платочек. На память.

Зашагали они дальше, к другому лесу. Золотому. Подошли поближе, оттуда вылетели стаи пташек, щебечут, вокруг юноши порхают, на плечи, на голову ему садятся. А он их ласково гладит.

Мельничихина дочка опять отломила веточку и завернула в платочек, подумала:

— Неизвестно еще, поверят ли сестры моему рассказу, где я была, да что видела.

Простился прекрасный юноша со всеми зверушками и птичками и двинулся в обратный путь, по той же тропинке, а девушка потихоньку за ним следом. У входа она опять ухватилась за край его одежды и поднялась в ту же самую светлицу.

— Вот и я, — сказал юноша, — сейчас и поужинать можно.

Девушка поставила на стол всё, что наварила, они сели и с аппетитом поели. После ужина юноша говорит:

— А сейчас надо спать ложиться.

Легли они в красивую постель, а мельничихина дочка положила между ним и собой серебряную и золотую ветки. И вскоре тихий сон смежил их веки. На следующий день солнце уже стояло высоко в небе, а мельничихина дочь у хозяина все не объявляется. Не терпится хозяину узнать, что да как, но он ждет. А от девушки никаких вестей. «Уж не стряслось ли с ней чего? — подумал богач и пошел поглядеть. А двери-то заперты.

Приказал хозяин двери выломать.

И видит: спит в постели его пропавший мальчик, а рядом смелая девочка! Отец на радостях приказал готовить большой праздник и всю округу в гости звать. «Приходите, мол, разделить мою радость».

Но сын, увидал рядом с собой ветки и, удивившись, спросил у девушки:

— Ты со мной внизу побывала? Коли ты мне так верна, знай — ты меня освободила. А эти ветки станут двумя замками!

Взял он веточки и одну за другой выкинул из окна. И тут же поднялись два больших замка, один золотой, другой серебряный.

Стали в них мельничихина младшая дочь и молодой красавец жить и до сих пор живут, коли, конечно, не померли.

Золотая пряха

Далеко, далеко, где-то за Красным морем жил молодой господин. Стал он в разум входить, да и годами подоспел и надумал пойти по белу свету поискать себе невесту, чтобы и хозяйкой была и собой хороша. Ладно. Как задумал, так и сделал.

Отправился в путь, ходит, ищет, да не заладилось как-то дело. Все не может отыскать невесту по вкусу.

Приходит он, наконец, в избушку одной вдовы. У той три дочки на выданье. Две старшие, как зовут позабыл, — трудолюбивые, как пчелки. А вот младшенькая, Ганой ее звали, сиднем-сидит, работать не хочет.

Увидал все это молодой господин, удивился: Гана за печкой дремлет, а сестры прядут, только веретена мелькают. Говорит он матери:

— Скажите-ка мне, матушка, почему вы и ту, что за печкой, к прялке не усадите? Ведь она уже не маленькая да за работой и время быстрее бежит.

— Ох, молодой господин, — отвечает мать, — я-то бы с радостью ей и прялку дала и сама бы кудель надела, да вот ведь беда! Она такая пряха, что к утру спрядет на золотые нитки не только нашу кудель, но и все снопы с крыши, а потом за мою седую косу примется. Вот почему я ее и не неволю.

— Ну, коли так, — обрадовался жених, — отдайте мне ее в жены! Хозяйство у меня доброе: и льна, и конопли, и очёсков, и пакли — всего много. Напрядется вдоволь!

Старуха думала недолго, да и Ганка очнулась, наконец, от дремы. Жениху притащили из сундука цветастый платок, за ленту на шляпе барвинок заткнули и в тот же вечер обручили молодых. Девчата на посиделках позавидовали было Ганкиному счастью, но потом успокоились: и они поди в девках не засидятся, коли такая лентяйка замуж выскакивает.

На следующий день велит молодой зять закладывать карету, усаживает заплаканную молодуху, теще подает руку, сестрам кричит: «будьте здоровы» — и поскорее прочь из той деревни.

Вроде бы все ладно, да нет, еще неизвестно!

Сидит наша Ганка подле жениха, заплаканная, и печальная, как будто у нее куры весь хлеб склевали. Он ей то да се, а Ганка все молчит, как рыба.

— Ты чего печалишься? — спрашивает он. — Не бойся, у меня не заскучаешь. Все тебе дам, что твоей душеньке угодно. А уж льна и конопли да оческов с куделью на всю зиму тебе хватит! И яблок кисленьких, чтобы прясть споро!

Только наша Ганка, чем дальше, тем все больше печалится.

К вечеру они были уже в за́мке. После ужина будущую хозяйку отвели в большущее помещение. Здесь с полу до самого потолка громоздились тюки кудели.