Нет, Ида совсем не хотела отбивать мужа у подруги или заводить с ним любовную интрижку. Но обижало его полнейшее равнодушие к ней, такой молодой и свежей, с чудным цветом лица и фиалковыми глазами. Не деланое, не вынужденное его положением женатого мужчины, к жене которого приходит в гости красавица-подруга (фу, как пошло было бы с ней заигрывать!), а внутреннее, задушевное, искреннее безразличие, что было особенно обидно. Тем более что его жена Маша была не бог весть что. Небольшая, полноватая, с большой грудью и тонкой талией над широкими бедрами. «Как колбаса, перетянутая веревочкой», – думала Ида. Что он в ней нашел? Она пыталась выведать у Маши про ее родителей – ей показалось бы логичным, если бы ее отец был важной шишкой – но нет! Отец – подполковник строительных войск, мама – врач в медсанчасти какого-то завода. Маша простодушно показала их фотографии.

Странно. Впрочем, любовь зла. Но все равно неприятно, когда она смотрела на него из-под своих пушистых ресниц, склонив голову и чуть покусывая пепельную прядку, или когда она проходила мимо него, незаметно поворачиваясь спиной, чтоб он сзади увидел волшебное очертание ее шеи, плеч, талии, бедер и ног – эту, как говорили в старину, гитару ее фигуры, – а он никак не отзывался, ни взглядом, ни вздохом.

Эти воспоминания в один миг пролетели в ее голове, и она сказала сама себе: «А вот сейчас я его накажу. Я сделаю так, что он долго будет обо мне помнить!»

Она, как и написано в рассказе Бунина, сказала мужу: «Помолчи, Петрик, не конфузь меня!» – и попросила подождать, пока они с композитором погуляют по залу и немного поболтают. Они прошлись мимо кафе и киосков, она спрашивала о Маше, как она поживает, как живут общие знакомые, и ему вдруг на секунду показалось, что она ему очень нравится – но он резко отбросил это чувство, вернее, эту мысль. Ибо он сознавал, что тут всего лишь внезапное обаяние ее молодости, красоты и высокого положения. Они добрели до самого дальнего выхода на посадку, людей там не было, и вот тут Ида села в сетчатое пластиковое кресло, подняла на него свои фиалковые глаза и неожиданно, без передышки сказала ему: «А теперь, дорогой, ответьте мне еще на один вопрос: знали ли вы и знаете ли вы теперь, что я любила вас целых пять лет и люблю до сих пор?»

Композитор не знал, что сказать в ответ. Есть такие моменты, когда лучше молчать. Вот он и смолчал. А она встала, обняла его за шею и нежно и крепко поцеловала. Только и всего: поцеловала – и ушла.

Но этим вся эта история не кончилась. История только начиналась.

* * *

Композитор сначала подумал, что это какая-то чепуха, игра и вранье. Если она его на самом деле так любила, то она могла сто раз объявиться, дать знать, написать, позвонить, как бы случайно столкнуться в театре, в концерте, на приеме в посольстве. Кто мешал? Что мешало? Ида явно ему врала – но зачем? Загадка. Но женщина – тем более красивая, молодая и богатая – это всегда загадка. Композитор довольно улыбнулся этому своему открытию.

Вдруг ему стало очень приятно и лестно – оказывается, его уже пять лет любит юная красивая женщина, да к тому же жена важного и молодого, сравнительно с ним, человека. Композитору было уже пятьдесят три, его Маше – тридцать шесть, а Иде – всего двадцать пять, и она была положительно прекрасна. Допустим даже, что она врет. Допустим, она нарочно хочет его уколоть, огорчить – но ведь она именно так врет, именно об этом врет! Есть миллион способов огорчить композитора. Сказать что-нибудь небрежно-равнодушное о его творчестве: «Всё пишете? Всё песенки? Ну, дай вам бог!» Это было бы очень неприятно. Но вот что важно: она врет не о чем-нибудь, а о своей любви к нему. В каждом вранье есть доля вранья, только доля! Он стал вспоминать, как она приходила к ним в дом пять лет назад, вспоминал ее взгляды исподлобья, ее вспыхнувшие щеки, ее чудесную фигуру, которую она как бы показывала ему, поворачиваясь в профиль и спиной и на секунду замирая в дверном проеме.

Нельзя сказать, что ему так уж сильно захотелось с ней переспать. То секундное желание, которое посетило его во время их встречи в аэропорте, исчезло бесследно. Да и возраст, возраст! Однако он вдруг подумал, что вся ситуация сама по себе – так сказать, объективно! – подталкивает к тайному роману: ведь она не только красива, но она его любит, давно и крепко. Он уже почти окончательно поверил в это. Но нельзя было просто разыскать ее, позвонить и назначить встречу. Это выглядело бы непристойно. Дескать, «оказывается, вы меня любите, вот и хорошо; я тоже не прочь». На романтику надо отвечать романтикой, тем более в его возрасте и положении.

Сказано – сделано.

Он раздобыл ее телефон, позвонил и, сознавая, что говорит неправду, рассказал, что потрясен ее признанием и вынужден сказать, что это взаимно. Что он влюбился в нее пять лет назад, когда увидел впервые. Он описывал ее тогдашнюю, говорил о том, как мечтал со сладкой мукой обнять ее стан…

– Отчего же, мой дорогой, вы не подали мне хоть малейшего знака? – спросила она своим чудесным грудным голосом.

– Я боялся нарушить ваш покой. Ваше, уж извините за старомодность, нежное и чистое девичество, – он умел подпустить словцо.

– Ничего страшного, я была уже совсем взрослой, – сказала она. – Наверное, вы просто любили Машу. Одновременно со мной, но чуточку сильнее и по-мужски серьезнее, ответственнее, не так ли? Полагаю, вы ее любите и сейчас, верно?

– Нам надо встретиться, – сказал композитор.

– Вы не ответили на мой вопрос, – усмехнулась Ида.

– Нам надо встретиться, – повторил он.

– В самом деле? – смеялась Ида. – Это действительно нам надо? Именно нам обоим? Нам с вами? Или это просто вы так хотите? Уточните, прошу вас.

– Нам надо! – он стоял на своем.

Встретились.

Сидя напротив нее за столиком кафе, композитор вспоминал, как она приходила к ним в гости пять лет назад. Ему вдруг показалось, что уже тогда он хотел ее обнять, хотел поцеловать ее прелестную руку, что будто бы вспоминал ее, когда она куда-то исчезла. Хотя на самом деле он тогда о ней тут же забыл, как забывал о других Машиных приятельницах, которые появлялись и пропадали. Но он уже почти верил, что давно любил Иду и любит сейчас. Для того чтобы превратить это «почти» в окончательность, он понукал себя: «Ну вот, вот, вот какая она прекрасная, сама в руки идет!» – и смотрел на нее пристально и жадно.

Ида тоже смотрела на него очень внимательно. Она увидела в его лице ту самую любовную алчность, отсутствие которой так ее оскорбило пять лет назад. Кажется, она поверила, что он на самом деле зверски в нее влюблен и эта игра может закончиться интересно.

– Ну вот, мы встретились, и что теперь? – сказала она.

– В смысле?

– Здравствуйте! – она усмехнулась и пожала плечами. – Вы хотели со мной встретиться и сами не знаете зачем?

Кровь прилила к его лицу, и заломило в затылке, как всегда бывало в минуты бессильного гнева. Когда обещали дать «народного артиста России» и обошли. Когда дочь стала кришнаиткой и бросила институт. Когда в дорогущем синтезаторе вдруг намертво зависла программа. Тогда Маша меряла ему давление и давала таблетку капотена под язык.