— Вторая Иллирийская! Вторая Иллирийская! — как заклинание орал он, и этот клич подхватывали те, кто бился рядом. Стиснутый со всех сторон клин выгнулся в овал, сгрудившийся вокруг своего штандарта. В эту минуту подоспели свежие силы повстанцев. Построение римлян было теперь не таким действенным, и они падали под ударами все бо€льшим числом. Их товарищи, спотыкаясь о тела, как могли смыкали строй и, натужно дыша, с горящими от усталости ногами, не отираясь смаргивали пот вперемешку с кровью, постепенно, неохотно уступая врагу.

Руку Катона — ту, что со щитом — ожег удар; краем глаза он успел заметить отскочившую от кольчуги фалькату. С зубовным скрежетом испустив утробный стон боли и ярости, он слегка неверным, но сильным ударом выбил оружие из неприятельской руки. Следующим секущим взмахом — навыверт — Катон расшил хламиду, а заодно и плоть мятежника, оставив на ней клинком багровый росчерк.

Со стороны ворот раздался неистовый рев (Катон в этот момент как раз отражал очередной удар погрузневшим щитом: усталость брала свое, силы покидали). Покосившись на звук, он увидел, как из ворот высыпает густая колонна легионеров. Во главе ее шел Макрон, раскрыв рот в беззвучном на фоне общего гула крике. Тяжеловооруженные легионеры как хлам отбросили жидкие ряды повстанцев, что подкатились к воротам, и теперь пропахивали кровавый коридор через толпу, окружавшую небольшой очажок из оставшихся легионеров. Под свирепой силой броска повстанцы несколько оторопели, чем немедленно воспользовался Катон, крикнув своим:

— За мной! Туда!

Опустив меч, он щитом саданул в поредевшую массу повстанцев, что отмежевывали ауксилиариев от когорты Макрона. Солдаты за спиной, с усталыми возгласами рубя неприятеля, продирались следом к своим собратьям-легионерам. Ударом щита Катон свалил кого-то из повстанцев; впереди открылась еще одна спина во взмокшем хитоне. Катон вогнал меч врагу под лопатку, а навстречу через спину неожиданно вылез скользко-темный от крови кончик еще чьего-то меча. Вырвав клинок, Катон тем самым сдернул тело и с того, другого меча. Труп повалилился, а за ним — подумать только! — открылся Макрон: глаза выпучены, сам весь в кровяных брызгах, щерится как безумный.

— Ба-а, вот так встреча! Ну-ка, давай своих за ворота, мы здесь сами управимся!

Катон, молча кивнув, махнул своему воинству; легионеры при этом расступились и образовали живой коридор, сдерживая наружный натиск. Ауксилиарии, обессиленные, шаткой поступью пробрели за ворота и там изнеможенно попадали у стен. Катон зашел последним и наблюдал изнутри, как ровно, в дружном порядке отступают легионеры, не сгибаясь под яростным натиском противника, разъяренного и обиженного тем, что римлянам удалось ускользнуть. Вот легионеры втянулись под арку, своды которой сухо зазвенели перезвоном клинков.

— Готовимся закрыть ворота! — проревел через плечо Макрон, и легионеры за массивными створками подставили к кованому дереву плечи и уперлись калигами в плиты пола.

— Давай! — рявкнул старший префект, вкатываясь с последними из арьергарда. Легионеры, крякнув, наддали, и массивные створки ворот под натужное пение петель пошли навстречу друг другу. Зазор все сужался, пока отсекать ближних повстанцев не остался один лишь Макрон, кроя их при этом на чем свет стоит. Катон из опасения, как бы друг не застрял между створками, сунул меч в ножны и, бросившись вперед, ухватил Макрона за тунику и потянул что есть мочи назад. Рука с мечом покачнулась, а сам Макрон в попятном движении, не оборачиваясь, рявкнул:

— Э, пес вас возьми! Вы чего?

В эту секунду грохнули сомкнувшиеся створки, а легионеры проворно накинули толстенную балку запора.

Крикотня повстанцев как-то враз заглохла, и римляне получили наконец возможность отдышаться. Катон выпустил лямки щита, и тот с громким звоном упал на плиты. Отпущенный на волю Макрон обернулся, тяжело переводя дух.

Какое-то время они глядели друг на друга, словно виделись впервые, и наконец оба зашлись раскатистым смехом в восторженном удивлении просто от того, что все еще живы. Макрон кинул клинок в ножны и ткнул большим пальцем на ворота:

— Ну а что, разве не лихо получилось?

Катон разулыбался, пока его взгляд не упал на уцелевших из центурии Метеллия — избитых, в крови, едва способных держаться на ногах.

— Хотя и лиха тоже хлебнули, — сказал он тихо.

— Да, — улыбка Макрона потускнела. — Но все-таки нам удалось. И с нашим приходом жизнь князя Артакса пусть и немного, да усложняется. — Его взгляд прошелся по кровоточащей руке Катона. — Ого. Тебе бы надо показать ее лекарю. А уже потом доложимся посланнику.

— Покажу. Когда в лазарет поступят остальные мои раненые.

Прежде чем отойти для дачи дальнейших распоряжений, Катон остановился и пристально поглядел на друга:

— Зачем ты вообще это сделал?

— Что именно?

— Ну, вышел нас сейчас спасать.

Макрон отмахнулся: дескать, дело житейское.

— Нам и так людей не хватает. Не хватало еще потерять центурию хороших солдат, даром что вспомогательных. Вот затем и вышел. Да и дружба, по-твоему, на что? Можно подумать, ты б ради меня не поступил бы точно так же.

Катон кивнул, а отойдя на шаг, скорчил шутливую гримасу: мол, ну и запах от тебя — не продохнуть.

— Если ты сейчас же не пойдешь и не почистишься, я в следующий раз, возможно, хорошенько подумаю, прежде чем тоже кидаться тебе на выручку.

— Ха! Дуй-ка в лазарет, воин, пока я тебе синяков не понаставил сверх того, что уже есть.

Лазарет ломился от раненых. Даже отведенная под них колоннада перед комнатами представляла собой сплошное лежбище, где и у стен, и на голом полу лежали раненые. Такой наплыв умирающих и увечных, безусловно, ошеломлял горстку санитаров из стражи правителя и римской колонны. Раненым по очереди помогал хирург легионеров, возглавивший работу лазарета; тех же, кто безнадежен, сносили через внутренний двор в небольшой угловой покой, больше похожий на каземат. Опуская одного из своих раненых для осмотра на пол, Катон спросил:

— А что с ними в том покое делают?

Хирург, с тихой укоризной на него поглядев, односложно ответил:

— Обрывают их мучения.

— А-а… Понятно.

Катон с тяжелым сердцем посмотрел на раненого. Копье угодило ему в уязвимое место панциря и пропороло живот. От загнивших внутренностей и выделений шел тошнотворный запах. Раненый лежал, изможденно прикрыв глаза, и лишь тихонько постанывал, прижимая к ране обе руки. Катон обернулся к хирургу и успел заметить мелькнувшие в его глазах жалость и смирение.

— Поверьте мне, господин, — негромко сказал грек, — все происходит с малой болью и очень быстро.

Прозвучало как-то неубедительно. Катон выпрямился и отступил от раненого, снедаемый беспомощным стыдом. Хирург подозвал санитаров с носилками и указал на раненого.