До сознания Йена наконец дошли ее слова. Он схватил е за запястья.

— Нет!

Он смотрел ей в глаза… такие голубые, такие прекрасные, каким бывает небо в середине лета…

Он закрыл глаза.

— Держись от этого подальше. Выбрось эти мысли из головы. Как ты думаешь, почему умерла Лили Мартин?

Молчание. Наконец Йен открыл глаза и снова увидел перед собой Бет, ее губы были полуоткрыты. Груди выскользнули из сорочки, мягкие и белые, так хотелось к ним прикоснуться.

— Она умерла потому, что слишком много знала, — сказал он. — Я не мог ее спасти. Я не хочу, чтобы это случилось с тобой.

Бет с изумлением посмотрела на него.

— Значит, ты думаешь, он снова нанесет удар?

Йену трудно было дышать. Он сжал кулаки и сжимал их, ока ногти не впились в ладони.

— Да оставь ты это! Черт побери, это тебя не касается!

— Ты сделал меня своей женой. И меня все касается.

— И как моя жена, ты должна повиноваться мне.

Бет уперлась руками в бедра и подняла брови.

— Ты мало что знаешь о браке, не так ли?

— Я ничего не знаю.

— Это значит вместе нести свое бремя. Это когда жена помогает мужу, а муж — жене…

— Бога ради! — Йен резко повернулся, не в силах стоять неподвижно. — Я не твой Томас, твой викарий. Я таким никогда не буду. Я знаю, ты никогда не будешь смотреть на меня так, как смотрела на него.

Она, побледнев, смотрела на Йена.

— Что ты хочешь этим сказать?

Он снова повернулся к ней:

— Ты смотришь на меня, как на Безумного Маккензи, эта мысль прочно засела у тебя в голове. — Он постучал по голове. — Ты никогда не сможешь забыть о моем безумии, всегда будешь жалеть меня.

Бет задумалась, но промолчала. Его Бет, которая могла болтать о чем угодно и сколько угодно, лишилась речи.

Потому что Йен сказал правду. Она была безумно влюблена в своего первого мужа. Йен понимал, что такое любовь, даже если не мог испытывать ее. Он видел, как любовь и переживания приносили страдания его братьям, и знал, что Бет тоже это испытала.

— Я никогда не дам тебе того, что он дал тебе. — Боль пронзила его грудь. — Ты любила его, и я знаю, что ничего подобного не может быть между нами.

— Ошибаешься, — прошептала Бет. — Я люблю тебя, Йен.

Он прижал сжатые кулаки к груди.

— Во мне нечего любить. Нечего. Я безумен. Мой отец знал это. Харт знает это. И ты не вернешь мне здоровье. У меня такие же приступы гнева, какие были у моего отца, я непредсказуем…

Он замолчал, снова разболелась голова, Йен яростно потер виски.

— Йен!

Остальная часть его тела хотела Бет и не могла понять, почему ему мешает его гнев. Ему хотелось прекратить эти глупые споры и уложить ее на кровать.

Ее возбужденное дыхание приподнимало ее груди, а волосы падали на белые плечи. Если бы он овладел ею, она перестала бы приставать к нему с разговорами об убийствах и любви. Она бы просто принадлежала ему.

«Она не шлюха, — шептало что-то в его голове. — Она не вещь, которой можно пользоваться. Она — Бет».

Йен схватил ее за плечи и привлек к себе, зажав ей рот своими губами. Затем, с силой разжав ее губы, грубо поцеловал ее. Она, уже слабея, упиралась кулачками в его грудь, но ее била дрожь.

Ему хотелось вобрать ее всю в себя или самому войти в нее, и он жадно припал к ее губам. Если бы он смог стать ее частью, все было бы хорошо. Ему стало бы хорошо. Ужас, который он скрывал, исчез бы.

Но он знал, что не исчезнет. Его проклятая память сохранит все так, как будто это произошло вчера. И Бет по-прежнему будет смотреть на него так, будто он был каким-то жалким существом из канавы Ист-Энда. Ее жар обжигал его, как когда-то в детстве обжигала горячая вода в ванне. Никто не верил ему, когда он кричал, что обжегся, — его насильно сажали в воду, и он кричал до боли в горле, кричал до хрипоты.

Йен оттолкнул Бет, губы у нее припухли и были пунцовыми, а глаза широко раскрыты.

Он отошел от нее.

Мир выглядел как-то странно, рисунок на ковре указывал, хотя и не очень ясно, на дверь. Было мучительно передвигать ноги, направляясь к двери, но он должен был уйти из этой комнаты, уйти от гнева и боли.

В холле он увидел Керри. Без сомнения, он поспешил сюда, когда услышал крики. Они все беспокоились о нем: Керри, Бет, Харт, Кэм — такие заботливые, окружавшие его тюремщики. Он молча прошел мимо Керри и двинулся дальше.

— Куда собрались, хозяин? — окликнул его Керри, но Йен не ответил.

Он шел по холлу, стараясь ступать на кайму ковра. У лестницы он повернулся под прямым углом и стал спускаться вниз.

Керри, запыхавшись, следовал за ним.

— Тогда я пойду с вами.

Йен не обратил на него внимания. Он шел по полу из черных и белых мраморных плит, ступая лишь на белые, и вышел через заднюю дверь, ведущую в сад.

Он шел, шел до домика управляющего имением, зашел в него и сразу направился к шкафу, в котором хранились ружья для охоты на фазанов. Он знал, где лежат ключи, и когда Керри догнал его, у Йена в руках было два пистолета.

— Хозяин!..

— Заряди их для меня.

Керри поднял руки:

— Нет.

Йен отвернулся. Он сам отыскал пули, положил коробку с ними в карман и вышел. Проходя через сад, он заметил молодого младшего садовника, подрезавшего розовый куст, садовник уставился на Йена разинув рот. Йен схватил его за плечо и потащил за собой. Молодой человек выронил садовые ножницы и безропотно побрел рядом с ним. Керри, запыхавшись, следовал за ними.

— Уходи отсюда, — приказал он молодому садовнику, — займись своей работой.

Йен не понимал, с кем разговаривает Керри. Он продолжал крепко держать молодого садовника за плечо. Он был сильным, несгибаемым как сталь.

У выхода из сада Йен протянул незаряженный пистолет садовнику, достал коробку с пулями и, открыв ее, сунул в руки молодого человека.

Пули и медные гильзы блестели на солнце. Йен полюбовался их безупречной формой, сужавшейся вверху и плоской снизу, и тем, как точно они входили в патронник револьвера.

— Заряди мне один, — сказал Йен садовнику.

Юноша дрожащими руками начал выполнять приказание.

— Стой! — приказал Керри. — Не слушай его!

Йен, взявшись за пальцы молодого человека, вложил пулю в обойму револьвера. Револьверы были марки «Уэблиз» и заряжались поворотом ствола к ударнику.

— Осторожно, — сказал Йен. — Не порань себя.

— Опусти пистолет, парень, а то ты пропал.