Своим соратникам К. Радек казался «летучим голландцем», коммивояжером мировой революции пролетариата

Шарж В. Дени

1922

[Из открытых источников]

Как видно из приведенной цитаты, в общении со «своими» наш герой прекрасно обходился и без лексикона классовой борьбы. В тот же день 10 мая 1922 года, когда Радек сообщал в Коминтерн о перспективе созыва «девятки», он в совершенно ином ключе доносил до руководителей Советской России свои мысли об угрозе новой интервенции, если международная конференция будет сорвана. Он изложил им позицию руководства рейхсвера, которое «боится, что в случае срыва в Генуе мы впутаемся в войну с Польшей, из которой поляки выйдут победителями, ибо имеют теперь громадный материальный интерес»[448]. Можно не сомневаться в том, что подобные предупреждения побуждали советское правительство к особой осторожности на международной арене, хотя делал их человек, отвечавший за продвижение вперед мировой революции.

Эмиссар Коминтерна проявлял недюжинную работоспособность, справляясь с растущим потоком поручений из Москвы. После просьбы выступить на съезде компартии Норвегии он не без кокетства заявил: «Мне уж так надоела заграница, что если меня принудите туда ехать, то решусь родить ребенка, дабы отказаться от поездки»[449]. Радека хорошо знали на Западе, он часто выступал в роли посла по особым поручениям, формально не имевшего отношения к внешнеполитическому аппарату Советской России. Это развязывало ему руки, а еще больше — язык. Впрочем, и высокопоставленные западные дипломаты, и лидеры социалистических партий успели привыкнуть к enfante terrible с всклокоченной шевелюрой и неизменной трубкой во рту.

Его карикатурный образ с трудом вписывался в масштаб переговоров, в которых Радек принимал самое активное участие, не особо утруждая себя соблюдением дипломатического этикета. Так, во время бесед с немецкими промышленниками он откровенно шантажировал их тем, что Советская Россия может получить займ и от держав Антанты: «Я им заявил, что такая мелочь, как 50 или 60 миллионов золотых марок… не может повлиять на нашу политическую позицию, что они заинтересованы в том, чтобы дать нам этот заем, ибо, когда капиталисты других стран, более сильных, начнут работать с Россией, то для немцев может оказаться [там] мало места»[450].

Любитель порассуждать о «достоевщине», Радек в данном случае напоминал не Карамазова, а Хлестакова. Но даже если убрать из его донесений в Москву очевидную браваду, несомненно то, что в 1921–1922 годах он играл существенную роль в процессе восстановления советско-германских отношений. Радек лоббировал и приветствовал назначение Мальцана, с которым был в хороших отношениях, на пост главы «русского отдела» германского МИД[451]. Неформальные контакты с представителями военной и предпринимательской элиты в условиях «чехарды кабинетов» Веймарской республики делали его неотъемлемым шарниром при налаживании деловых контактов двух стран. Весной 1922 года он стоял у истоков их военного сотрудничества, в рамках которого в России появились авиазаводы и военные полигоны для тайного перевооружения рейхсвера[452]. Неоспоримо участие Радека в подготовке и заключении Рапалльского договора 16 апреля 1922 года[453].

Иностранные наблюдатели относили Радека к числу «германофилов» в правящих кругах Советской России[454]. Но прежде всего он оставался самим собой. Его неосторожные высказывания в прессе постоянно вызывали протесты иностранных держав, которые доставляли не только самому Радеку, но и его покровителям в Кремле явное удовольствие. На любой полемический выпад в советской прессе, направленный против правящих кругов той или иной страны, нарком Чичерин с чистой совестью мог заявить, что это «частное мнение независимого журналиста». Накануне Генуэзской конференции впервые в советской истории произошло сближение внешнеполитической и коминтерновской линии, которые до того находились в состоянии пульсирующего конфликта[455]. Это обстоятельство в значительной мере расширило поле маневра для Радека, который в контактах с военными выступал как Константин Ремер, а в коммунистической прессе фигурировал под именем Карла Бремера.

Новую попытку установить единый рабочий фронт, на сей раз в национальном масштабе, который Радек считал решающим, стимулировало убийство правыми радикалами министра иностранных дел Вальтера Ратенау. Социалистические партии и профсоюзы подписали 27 июня 1922 года соглашение о единстве действий, в рамках которого смогли договориться о проведении общих демонстраций и политических стачек в защиту Веймарской республики. В Берлине в день похорон Ратенау не работало ни одно предприятие, на улицы вышли, по разным оценкам, от 600 тысяч до 800 тысяч демонстрантов.

В борьбе за лидерство в Коминтерне К. Радек опирался на поддержку лидеров германской компартии, которых считал «своими кадрами»

Письмо К. Б. Радека Г. Е. Зиновьеву

4 июля 1922

[РГАСПИ. Ф. 495. Оп. 156. Д. 51. Л. 4]

Вернувшись под опеку Радека, который блокировал любое проявление левацких тенденций, Правление КПГ летом — осенью 1922 года сделало еще один важный шаг к расширительному толкованию единого рабочего фронта. По итогам переговоров с Кларой Цеткин, Брандлером и Эберлейном, которые состоялись в начале июля в Москве, Радек предложил «начать уже пропагандистски-агитационно выдвигать лозунг рабочего правительства, но не ставить его ультимативно социал-демократам»[456], т. е. использовать пока только как инструмент для подталкивания влево представителей СДПГ в земельных правительствах.

«Очень скучно сидеть в Европах». Отчет Радека об участии в Гаагском конгрессе лидеров социал-демократических партий и профсоюзов

17 декабря 1922

[РГАСПИ. Ф. 495. Оп. 156. Д. 51. Л. 7–10]

Полигоном для апробирования идеи формирования правительства из рабочих партий стала Саксония, где у социалистов традиционно имелись сильные позиции. Местная организация КПГ на первых порах поставила перед Правлением партии вопрос о поддержке саксонского правительства, состоящего из социал-демократов, без участия в нем самом. Выборы 5 ноября 1922 года усилили позиции фракций СДПГ и КПГ в ландтаге Саксонии, две партии получили 51 депутатский мандат из 96[457]. Впервые коминтерновская идея образования правительства «по ту сторону от буржуазии» с соблюдением всех правил парламентской демократии получила шанс своего практического воплощения.

В самом конце 1922 года, который он практически полностью провел за рубежом, Радек участвовал в Европейском антивоенном конгрессе в Гааге. Его организовало Амстердамское объединение профсоюзов, находившееся в орбите Второго Интернационала. Несмотря на то, что в этой сфере открывалась благоприятная перспектива совместных действий, конкретных договоренностей так и не было достигнуто. Радек, с одной стороны, высказывал крамольную мысль о том, что раскол профсоюзов по партийному признаку привел к падению их влияния[458]. С другой, пытался уложить объяснение этого факта в прокрустово ложе классового анализа: реформисты