— Да все вы знаете, — усмехнулся Борух. — Только не все признаете. Не удостаиваете…

— Угу, не желаю «акцептировать»[6], как говорят наши соотечественники в Германии. Все равно же Самара когда-нибудь снова станет Самарой.

— От всей души желаю вам дожить до этого, дорогая моя оптимистка! — засмеялся Борух.

— Не удивлюсь, если ваш прогноз исполнится.

— Ваши слова да Богу в уши!

— Аминь.

Провожая Апраксину на посадку, Борух дал ей свою визитную карточку.

— В следующий раз, когда вздумаете посетить Израиль, позвоните мне заранее — я вас буду встречать — во избежание таможенных очередей.

— Спасибо, Боренька!

Как уже давно повелось в таких случаях, Апраксина прямо из аэропорта позвонила Миллеру и отчиталась за поездку.

— Я тоже так и предполагал, что эта русская дама, решившая стать монахиней с горя, не убивала своего бывшего мужа.

— Да не с горя она пошла в монастырь! Для нее горем было бы вернуться к мужу… Впрочем, это не имеет отношения к делу.

— Я тут собрал о ней кое-какие сведения через своих франкфуртских коллег: она человек законопослушный и уравновешенный, хотя и состояла в политической организации.

Апраксина фыркнула.

— А еще какие-нибудь новости у вас есть, инспектор?

— Есть. Завтра в семь утра из Милана прибывает самолет с Георгием Измайловым на борту. И это последний известный нам подозреваемый по делу Виктора Гурнова. Я уже распорядился, чтобы его встречала полицейская машина и наши сотрудники с парой наручников. А потому я попрошу вас, графиня, непременно присутствовать при первом допросе убийцы. Могу я на вас рассчитывать?

— Подождите, инспектор! Я сейчас буду у вас. До меня ничего не предпринимайте.

— Поскольку Георгий Измайлов в Милане, я уже предпринял все что надо: двое наших вылетели в Милан и там приглядывают за ним. Но арестуем мы его здесь, в Мюнхене.

— Экий же вы быстрый… Ждите меня!

Никогда еще Апраксина не ездила по городу с такой скоростью и так лихо, как в этот день. Буквально через полчаса она уже входила в кабинет Миллера.

— Ну, так что у вас есть на Измайлова?

— Неопровержимые доказательства, что Гурнова убил именно он. Пистолет, из которого убит Гурнов, зарегистрирован на имя Георгия Измайлова, германского гражданина русского происхождения. — Инспектор подошел к железному шкафу-сейфу, достал из него коробку и поставил на стол перед Апраксиной. Она сняла крышку и увидела в коробке знакомый пистолет 32-го калибра. Инспектор подал ей лупу.

— Вот вы видите регистрационные номера — на рамке, затворе и стволе, — сказал он участливо. — К сожалению, этот же номер указан вот здесь. Это разрешение на владение личным оружием, выписанное на имя Георгия Измайлова. — Инспектор положил перед нею несколько отпечатанных на машинке листов. Апраксина сидела, ссутулившись, не читая и глядя в текст невидящими глазами. Инспектор тоже понимающе молчал.

— Инспектор, я прошу вас о серьезном личном одолжении: не надо завтра арестовывать господина Измайлова в аэропорту, и вообще не надо его встречать, — наконец сказала она севшим голосом. — Он прибудет со своим квартетом, и мы не станем бросать тень на его репутацию.

— Но, графиня…

— Я сама встречу его и проведу первый допрос.

— Но он убийца, графиня!

— Пока он всего только главный подозреваемый по делу… А если я вам предложу поручить парочке полицейских незаметно, стоя в стороне, встречать его вместе со мной — на всякий случай?

— Это меняет дело. А куда вы потом поедете с Измайловым?

— Домой к нему и его матери. Адрес есть в деле.

— Ну хорошо, графиня. Тогда я буду ждать его там. Хотя мне и не очень нравится, что вы по пути из аэропорта останетесь в машине наедине с убийцей…

— Подозреваемым! — строго поправила его Апраксина.

— Хорошо, пусть побудет пока «подозреваемым». Вы же знаете, что я все равно вам уступлю. Да на своих ребят я полагаюсь…

— Вот и прекрасно. Спасибо, инспектор.

Назавтра Апраксина с утра отправилась встречать миланский рейс. Самолет прибыл вовремя, ждать пришлось совсем недолго. И вот она уже увидела высокого белокурого красавца Георгия Измайлова, окруженного стайкой музыкантов с футлярами в руках. Он тоже почти сразу заметил ее в негустой толпе встречающих.

— Тетя Лиза, здравствуйте! Кого-нибудь встречаете?

— Да. Тебя, Жорж.

— Что-то с мамой? — Георгий остановился и побледнел. — Это она вас послала? Что с ней, говорите прямо!

— Нет-нет, с мамой все в порядке. Просто у меня к тебе важное и неотложное дело. Я на машине, так что отвезу тебя прямо домой, а по дороге мы поговорим.

— Хорошо. Подождите, я только скажу несколько слов своим ребятам. — Он ненадолго отошел и почти сразу же вернулся. Но Апраксина заметила, как два молодых баварца с пивными банками в руках проводили его глазами. «Ребята Миллера!» — подумала она и, когда один из них скользнул по ней глазами, незаметно кивнула ему: «Все в порядке!»

— Ну вот я и свободен, тетя Лиза! — сказал вернувшийся Георгий. — Машина у вас в подземном гараже или наверху?

— Наверху, на открытой стоянке.

— Ну так идемте!

— Удачные были гастроли? — спросила Апраксина, когда они отъехали от «Рима».

— Вполне. Правда, не обошлось без неприятностей. Нашему скрипачу-левше Алику Шнейдерману понадобилось сменить вторую струну, и он отдал скрипку настройщику. А тот был подшофе и поставил струну как на обычной скрипке, не заметив, что она перестроена под леворукого музыканта! Пришлось перетягивать самим. Ну да ничего, успели!.. — Апраксина слушала его вполуха, но старалась не показать Георгию, как далеки были ее мысли от маленьких гастрольных неприятностей его ансамбля. Она дождалась, когда он замолчал, и только тогда сказала:

— Жорж, я хочу спросить у тебя кое-что о Викторе Гурнове.

— Елизавета Николаевна, я вас очень люблю и уважаю, но неужели нам больше не о чем поговорить, как об этом ничтожестве Викторе Гурнове?

— Я веду следствие о его смерти.

— Ну, тогда спрашивайте! — сказал Георгий и насупился. — Хотя вообще-то мне не хотелось бы о нем ни слушать, ни говорить. Ни слова, ни полслова, ни запятой!

— А как насчет многоточий?

— Многоточий? Не понимаю…

— Многоточие — знак незаконченности, недосказанности, неясности.

— Да что же неясного в истории с Гурновым? — так и вскинулся Георгий. — Он кончил, как и должен был кончить: когда-нибудь кто-нибудь непременно должен был его прикончить, как вредное и пронырливое животное!