— Ну что, с фактом самоубийства все ясно. У меня остались только два вопроса.

— Какие еще вопросы, инспектор? Кажется, все теперь предельно ясно.

— Вопрос первый. Кто учинил такой разгром в комнате Виктора перед его самоубийством?

— Вопрос встречный: а почему вы решили, что этот разгром был учинен только перед самоубийством? Он мог копиться не меньше недели. Виктор изо дня в день швырял вещи куда и как попало, у него не было никакого желания наводить порядок в квартире. Он нервничал, метался по своей тесной квартирке, может быть, в отчаянии колотил кулаком по стене — удар, который слышали соседи.

— А почему же они не слышали выстрела?

— Да потому, что в это время по всему городу звучали другие выстрелы — новогодний фейерверк. Этот фейерверк и замаскировал выстрел Гурнова в самого себя, но он же и подтолкнул его к этому выстрелу. Вполне возможно, что пистолет у Георгия Измайлова Гурнов выкрал не для самоубийства, а для самообороны. Он боялся, что явится некто и застрелит его. И вот представьте себе психологическую картину: он сидит один в своей берлоге, а за стеной люди веселятся, оттуда доносится музыка, поздравления с Новым годом. Возможно, именно в ответ на эти звуки он и грохает кулаком в стену. А затем, когда за окном начинают звучать выстрел за выстрелом, целые залпы веселых праздничных выстрелов фейерверка — его нервы не выдерживают… И естественно, его выстрел в самого себя был неразличим в этой радостной новогодней канонаде.

— Значит, он застрелил себя в состоянии аффекта, можно сказать.

— Да. Одинокий, никому из своих женщин уже не нужный, обиженный на весь мир и умирающий от жалости к себе и страха за себя.

— Убил себя из страха перед возможным убийством…

— Да. И его страшно, страшно жаль… Но это не послужит ему оправданием. Во всяком случае отпевания Виктора Гурнова наше церковное начальство на этом основании не разрешит… Если он вообще крещеный…

— Печально. Значит, никто за него не станет и молиться.

— Я знаю женщину, которая будет за него молиться. Далеко отсюда, на Святой Земле, в Иерусалиме…

Раздался телефонный звонок.

Инспектор снял трубку, послушал и протянул ее Апраксиной.

— Это вас, графиня!

Апраксина услышала голос своей подруги.

— Лизочка, я с трудом нашла тебя! Милая, спасибо тебе за твою дружбу, за веру в моего сына, благодарю тебя за любовь! Ты ведь знаешь, какая я тугодумка, — я только сейчас уразумела, что грозило моему Георгию, если бы дело о смерти Гурнова вел вместо тебя кто-нибудь другой. Я сидела и вспоминала сцену за сценой, слово за словом… И, в общем, я все, все поняла. Бедная моя, сколько же ты пережила сегодня! И твоему инспектору тоже передай мою благодарность…

Лицо Апраксиной светлело и молодело прямо на глазах.

— Хорошо, я ему передам.

— И знаешь что? Ты непременно должна привести его к нам на Рождество. Скажи ему, что будут пирожки и кулебяка.

— Мы обязательно будем оба. Спасибо, дорогая!

Она положила трубку и снова откинулась в кресле, и вся ее поза выражала собой великое облегчение.

— Что-то еще случилось? — спросил инспектор, глядя в сияющее лицо своей приятельницы.

— Да! Нечто совершенно непредвиденное: на Рождество нас с вами приглашают в один хорошо нам известный русский дом на кулебяку!

— А что это такое — кулебяка?

— О! Это такая кулинарная сказка, инспектор! Она вам непременно понравится, вот увидите.