«Польский вопрос» начали решать еще в шестидесятые годы, после подавления восстания. Западные польские области, жившие мечтой о национальном возрождении, лишили автономии и превратили в обычные губернии.

Еще Муравьев-Вешатель, подавивший мятеж железной рукой, выработал доктрину «спокойного обладания» этим вечно неспокойным краем. Он считал, что примирение с «польской народностью» невозможно и что держать ее в покорности следует «мерами строгой справедливости, отнюдь не снисходительностью или потворством».

Так и действовали. Упразднили само слово «Польша». Теперь регион назывался «Привисленским краем». Поляков на сколько-нибудь заметные административные должности не назначали, в учреждениях и учебных заведениях использовался только русский язык, запрещены были даже объявления и вывески на польском. В правительственную программу входило «возвышение русской народности», «распространение образования в духе православия», поддержка православного духовенства и «обезвреживание» католического, противодействие любой «польской пропаганде», высылка неспокойных элементов и постепенное увеличение доли русского населения.

При новом императоре антипольские гонения лишь усилились – в том числе из-за польского происхождения Гриневицкого, убийцы Александра II. Полицейский контроль жестко подавлял всякие попытки создания национальных организаций, но ничего кроме раздражения, враждебности и русофобии эти репрессии, разумеется, не вызывали. Сама идея о том, что завоеванную страну, сплоченную языком, культурой, исторической памятью и религией, возможно русифицировать, была опасной бюрократической утопией.

Почти таких же воспаленных размеров достиг другой национальный «вопрос» – еврейский. Здесь тоже было две причины, субъективная и объективная.

Дело в том, что Александр Александрович был заядлым юдофобом и не считал нужным это скрывать.

Объективной же причиной государственного антисемитизма был высокий процент еврейской молодежи в революционном движении – и еврейского капитала в финансовом секторе. И то, и другое произошло в результате политики самого же российского правительства. Со времен Николая I оно принялось насильственно ассимилировать евреев, надеясь превратить членов этой обособленной общины в «нормальных» подданных – и добилось на этом поприще серьезных успехов. Выросло новое поколение, для которого русский язык и культура были родными, а интересы страны – собственными. Предприимчивые люди (а их было много) пустились в бизнес, интеллигентная молодежь прониклась вольнолюбивыми общественными настроениями. Унизительные и несправедливые ограничения в отношении евреев лишь увеличивали число революционеров.

При Александре III положение евреев все время ухудшалось. Контрреформа образования, закрывшая доступ в гимназии «кухаркиным детям», ввела ограничение и для евреев – установила так называемую «процентную норму», по которой в средние учебные заведения нельзя было принимать больше 3% евреев в столицах и 10% в «черте оседлости» (где евреи иногда составляли половину населения). Тот же порядок был установлен и для университетов.

Подозрительно носатый Х. у государя. И. Сакуров

Членов этой многочисленной национальной общины старались не выпускать из мест компактного проживания – словно это были носители какой-то заразной болезни, подлежащие карантину. «Черта оседлости» все время ужималась, и даже внутри нее евреям разрешалось жить только в городах и местечках. За пределами «оседлости» могли селиться только евреи определенных профессий, причем эти правила еще и произвольно менялись. Например, в 1891 году вдруг постановили убрать из Москвы всех евреев-ремесленников – и выселили 17 тысяч человек. Избирать евреев в городские думы с 1892 года воспрещалось. Включать в состав присяжных – тоже.

На низовом уровне государственный антисемитизм откликался еврейскими погромами, которые становятся позорной особенностью российской действительности. В международном глоссарии немного слов русского происхождения, и одно из них – «pogrom». Официально эти стихийные акты насилия были запрещены, но у любителей пограбить сложилось твердое убеждение, что на подобного рода буйство местные власти смотрят сквозь пальцы или даже втайне его поощряют (что в некоторых случаях было правдой). После нижегородского погрома 1884 года губернатор Баранов в своем донесении недвусмысленно сформулировал это: «…В народе сложилось убеждение в полной безнаказанности самых тяжелых преступлений, если только таковые направлены против евреев».

Победоносцев называл всё это «борьбой с тихим наступлением еврейства». В ответ одни евреи «тихо отступали», то есть навсегда покидали Россию, другие – в основном образованная молодежь – переходили в «громкое наступление», включаясь в революционное движение.

Новым направлением имперской национальной политики были усилия по русификации областей, на привычную жизнь которых не покушался даже Николай I, вполне ими довольный: Прибалтики и в особенности Финляндии, которая выбивалась из общего строя российских владений своим автономным статусом. Великое княжество существовало на основе самоуправления, содержало собственное войско, выпускало деньги и – о ужас – даже имело парламент (сейм).

«Приручение» Финляндии официально именовалось унификацией местного законодательства с российским. В ходе этого процесса великое княжество лишилось таможенной автономии, денежной системы, делопроизводство теперь предписывалось вести на русском языке.

В 1891 году вышел специальный манифест, объявлявший, что будут проведены «мероприятия», цель которых «более тесное единение Великого княжества с прочими частями Российской державы». На практике это вылилось в ослабление полномочий Сейма, который отныне не мог рассматривать «вопросы общегосударственного значения», да и любые решения касательно самой Финляндии впредь поступали на утверждение Государственного совета и лично императора. В финской историографии этот период называется «Годы угнетения». В результате подобной национальной политики Петербурга в доселе спокойной части империи возникло движение за независимость. Через несколько лет дойдет до того, что финский патриот застрелит русского генерал-губернатора…