На заседании, в котором участвовали ведущие сановники империи, большинство ораторов доказывали необходимость реформы, после цареубийства еще более насущной, чем прежде, поскольку она сплотит общество вокруг престола. Об этом говорили министр внутренних дел Лорис-Меликов, председатель комитета министров Валуев, военный министр Милютин, министр финансов Абаза. Обер-прокурору Синода присутствовать на этом синклите по должности вроде бы не полагалось, но Победоносцева пригласил сам император. Константин Петрович произнес страстную речь о гибельности всяких конституционных начинаний. «В такое ужасное время, государь, надобно думать не об учреждении новой говорильни, в которой произносились бы новые растлевающие речи, а о деле. Нужно действовать!» – говорил Победоносцев. Он доказывал, что уступки и реформы лишь расшатывают русское самодержавное государство. Присутствующие видели, что император с обер-прокурором согласен. (Да в общем Победоносцев был совершенно прав: всякое ослабление несущих опор «ордынской модели» грозило государственному зданию обрушением.)

Бой закончился вничью. Было решено, что проект нуждается в дальнейшем обсуждении.

Либеральная фракция стала готовить новое наступление.

Следующий раунд состоялся 21 апреля уже в Гатчине.

Министры выступали один за другим, доказывая, что репрессии не могут подавить революционных настроений – уже пробовали, не получилось; что лучший способ победить крамолу – перетянуть общество на свою сторону с помощью умеренных реформ. Столкнувшись с таким единством, Александр заколебался. У него не хватало ни ума, ни уверенности идти против собственного кабинета.

И тут Победоносцев решительным ударом повернул ход борьбы – и определил всю дальнейшую судьбу России.

Сделал он это при помощи пера и чернил, больше ничего не понадобилось. Прекрасно зная образ мыслей своего бывшего ученика, Константин Петрович сформулировал на бумаге декларацию о незыблемости самодержавия.

Письмо было передано царю 26 апреля, очень ему понравилось и три дня спустя вышло в виде манифеста с длинным названием: «О призыве всех верных подданных к служению верою и правдою Его Императорскому Величеству и Государству, к искоренению гнусной крамолы, к утверждению веры и нравственности, доброму воспитанию детей, к истреблению неправды и хищения, к водворению порядка и правды в действии учреждений России». Документ без обиняков заявлял о том, что император будет охранять самодержавную власть «от всяких на нее поползновений».

Члены кабинета были поставлены перед фактом и, будучи людьми умными, сразу поняли, что свершился правительственный переворот. Одни сами подали в отставку, других убрали. Победоносцев писал царю: «С 29 апреля люди эти – враги ваши». Портфелями теперь распоряжался обер-прокурор Синода. И на самый ключевой пост – министра внутренних дел – провел графа Николая Павловича Игнатьева, ибо тот обладал «русской душой» и пользовался «доброй славой у здоровой части русского населения».

Игнатьев был националист и панславист, но скоро выяснилось, что его душа чересчур уж русская. Сей ревнитель отечественных ценностей задумал возродить институт земских соборов, которые знаменовали бы собой слияние монарха с лучшими представителями верноподданного народа – совсем как при царе Алексее Михайловиче. Победоносцев был в негодовании: ненавистную ему идею народного представительства теперь пытались протащить не через европейскую парадную, а через русские сени, что сути дела не меняло.

Четвертого мая 1882 года Константин Петрович написал царю, что игнатьевская затея обернется «гибелью правительства и гибелью России». В конце того же месяца граф Игнатьев был отправлен в отставку.

Новый министр внутренних дел Дмитрий Андреевич Толстой, наконец, оказался полным победоносцевским единомышленником, и теперь, через год после восшествия Александра III на престол, работа по укреплению самодержавного государства задвигалась.

К этому времени самая насущная задача – истребление террористического подполья – была уже осуществлена. Непосредственных участников цареубийства арестовали сразу после первого марта, еще при Лорис-Меликове, и предали суду. Пятерых повесили, остальных обрекли на медленную, мучительную смерть в казематах. Потом началась охота за еще остававшимися на свободе народовольцами.

Император напрасно прятался в своей Гатчине. У некогда грозной подпольной организации не хватило бы сил на подготовку нового цареубийства. Две последние акции «Народной воли» были направлены против мелких винтиков репрессивной системы: в марте 1882 года застрелили киевского военного прокурора Стрельникова и в конце 1883 года двойной агент народоволец Дегаев убил завербовавшего его жандарма Судейкина. К этому времени уже был схвачен последний член Исполнительного комитета Вера Фигнер. Эпоха террора – вернее ее первая фаза – завершилась. Вооруженная борьба революционеров с режимом закончилась победой полиции.

Правда, это была уже совсем другая полиция, нарастившая мощные мышцы и наделенная огромными полномочиями. Третье отделение, перед которым когда-то трепетала николаевская Россия, рядом с этой махиной казалось карликом.

В августе 1881 года было издано «Положение о мерах к охранению государственного порядка и общественного спокойствия». Документ со столь невыразительным названием фактически изменил формат государственной власти, превратив самодержавную империю в полицейское государство, где репрессивные органы представляли собой параллельную структуру власти и не были связаны юридическими ограничениями.

В любой области империи указным порядком мог вводиться режим «усиленной охраны» и еще более суровый режим «чрезвычайной охраны». При этом местная администрация имела право по собственному усмотрению кого угодно арестовывать, высылать, подвергать огромным денежным штрафам. Любые предприятия, органы печати и учебные заведения могли быть закрыты. Всякое юридическое разбирательство, если его ход не устраивал администрацию, немедленно передавалось в военный суд.

Предполагалось, что указ вводится временно – до полной победы над терроризмом, однако новый способ управления оказался настолько удобным для власти, что сохранялся вплоть до 1917 года. Вместо конституции и правового государства Россия получила полицейскую диктатуру. Отныне жизнь подданных регулировали не законы, а органы государственной безопасности: Департамент полиции и Жандармский корпус.

Р. Пайпс пишет, что созданная при Александре III правоохранительная система была для своего времени уникальной. Ни в какой другой стране не существовало двух видов полиции: одна – для охраны обывателей, другая – для охраны государства, причем вторая освобождалась от контроля судебных властей. Все преступления политического свойства (или изображавшиеся таковыми) разбирались в административном порядке. «Эти две черты делают полицейские учреждения позднего периода царской России предтечами и… прототипами всех органов политической полиции двадцатого века», – пишет Пайпс.

Еще до введения «Положения» жандармские отделения были выведены из подчинения губернаторам и становились подотчетны только министерству. В 1880-е годы на службе в этой структуре состояло 10 тысяч человек. Полицейских чинов было около 100 тысяч.