– И ты мечтаешь?

– Я еще не решил.

– Наверное, поэтому я не уверен, можно ли позволить тебе себя резать.

– Представь, что при этом чувствую я, Сэндмен Слим.

В таком ключе я об этом не думал.

– Еще раз спасибо за помощь. Буду должен.

– К твоей коллекции добавился новый милый шрам, – говорит Кэнди.

Я потираю грудь. Она права. Возле сердца – там, куда вошел меч, – я чувствую почти заживший ожог.

– Да уж, недурно. Думаю, после такого у меня появится иммунитет к ядерному удару. – Сердце Кэнди успокоилось, но зрачки все еще расширены. – Слушай, я вел себя как мудак той ночью. Не надо было говорить с тобой так грубо. Прости.

– Все нормально. Нефриты пугают большинство людей.

– Но только не меня. Я в этом кое-что смыслю. В Нижнем Мире я встречал демонов, которые были в сто раз человечнее, чем большинство людей, с которыми я общался здесь. А бывало, сталкивался с человеческими душами, которые были злобнее и коварнее, чем сам Ад. Поэтому грубить тебе с моей стороны было вдвойне дерьмовей. Будь здесь отец, он дал бы мне пощечину. Полностью заслуженную.

– Я тебя прощаю. Уроды должны поддерживать друг друга: кровосос, который не пьет кровь; человек, вообразивший себя Тасманийским Дьяволом верхом на танке; и доктор-колдун с одной рабочей рукой…

– А почему ты не воспользуешься стеклом, чтобы вылечить себя самого? – спрашиваю я у Кински.

Он качает головой:

– Они не со всеми работают одинаково и не могут исправить всё. У меня есть травы и заморозки. Я справлюсь.

– Забавно, что на тебя напали те, кто не совсем понимает, чего хотят. Точно так же, как на меня.

– Ты имеешь в виду ангела? – спрашивает Кэнди.

– Ага. То она жестко требует с ней сотрудничать, то становится блаженной, как мать Тереза. А через минуту впадает вдруг в истерику, орет «мерзость!» и втыкает в меня меч.

– Ты уверен, что она кричала именно «мерзость»?

– Она проорала это слово мне в лицо. Конечно, я уверен.

Кэнди морщится и говорит:

– Иногда ангелы бывают таким придурками!

– Ты права, дорогая, – говорит Кински. – Слушай, тебе ведь придется теперь постоянно оглядываться. Сегодня Эжен сумел остановить Аэлиту, но это не значит, что у него это получится в следующий раз.

– Думаешь, она за мной придет?

– Ангелы очень редко употребляют слово «мерзость». Ты для нее теперь – грязь с самого дна. Хуже демона.

– Значит, если до меня не доберутся Паркер с Мейсоном, демоны или агенты национальной безопасности, то это обязательно сделает ангел?

– Ты забыл Саб Роза, – напоминает Кэнди.

– Спасибо, солнце. И Саб Роза тоже.

– Ты всегда можешь прийти сюда, если станет слишком жарко. Я знаю людей, которые помогут тебе выбраться из города, – говорит Кински.

– Буду об этом помнить. – Я соскальзываю со стола и пробую встать на ноги. И что бы вы думали? Я не падаю, и мне не хочется блевать. Вроде бы мелочи, но они делают жизнь особенной. – Мне надо идти. Не знаешь, как вызвать такси?

– Кажется, есть записанный номер в столе. Пойду гляну.

Он уходит, и мы с Кэнди остаемся в смотровой наедине. Она встает со стола и приносит пластиковый пакет, полный чего-то похожего на перегной.

– Доктор хочет, чтобы ты заваривал это и выпивал утром и вечером два раза в день, пока пакет не закончится. Не волнуйся. На вкус это не хуже вареного коврика.

– Спасибо. Это то, что доктор дает тебе, чтобы отучить быть нефритом?

– Мой чай гораздо гаже.

– Ну и как тебе жизнь в завязке?

– Трудно сказать. Один день сменяет другой…

– Тебя укусили или что? Как вообще становятся нефритами?

– Нефритом можно только родиться. Этот дар или недуг, в зависимости от того как к нему относиться, передается по женской линии в семье. Я знаю всех своих нефритовых предков вплоть до Первого Крестового похода.

– Но если ты рождена, чтобы есть людей, разве разумно идти против природы? Особенно на фоне тысячелетней истории твоей семьи?

– Мы пьем людей, а не едим. И жить без этой привычки не так уж плохо. Ведь все должно развиваться, верно? Раньше мы были обезьянами, сидящими на деревьях, а теперь мы обезьяны с мобильниками и гигиеной полости рта. И главное, мы больше не кидаемся друг в друга какашками.

– Говори за себя, – отвечаю я, и Кэнди смеется. Сердцебиение у нее немного учащается. – Как думаешь, если док окончательно отучит тебя пить людской сок, ты сможешь почувствовать себя нормальным человеком?

– Проецируешь, Сэндмен Слим? Надеешься, если доктор сумеет избавить меня от уродства, то сможет сделать то же самое с тобой?

– Я не называл тебя уродкой.

– Но я именно такая. По любым человеческим меркам я чудовище. И всегда им буду. Так что нет, я не думаю, что когда-нибудь почувствую себя обычным человеком. Я чудовище, которое решило стать чуть менее чудовищным. Кто знает? Может, однажды я сорвусь и начну снова пить людей, как молочные коктейли. Но я постараюсь, чтобы этого не произошло. А ты спрашиваешь меня, потому что хочешь знать, сможет ли доктор превратить тебя в законопослушного библиотекаря, после того как все закончится.

Я хожу вокруг стола, разминая ноги. Кэнди наблюдает за мной, поворачивая голову. Странно быть с нею наедине.

– Я не вполне понимаю, чего хочу. Знаю, что никто за пределами Ада не может вынести того, кто я есть. Я и сам от этого не в восторге, но другим себя представить уже не могу.

– А ты попытайся. Стань нормальным человеком на пару дней. Поймешь, что ты чувствуешь.

– Почему бы и нет? Но я ленивый. Когда придет время, возможно, найду более простое решение.

– Например?

– Возвращение в Ад – это не самое худшее, что я могу себе представить. Там мне все знакомо. Есть репутация. Возможно, меня возьмут на прежнюю работу, и я снова буду сражаться на арене.

– Ты говоришь о самоубийстве?

– Нет. Я не самоубийца. Просто хочу сказать, что если выберу подходящий момент, все может сложиться не так уж плохо. В прошлый раз это было проблемой. Тогда я был не готов. От меня ничего не зависело. Но в этот раз все будет по-другому.

– Не хочу тебя огорчать, но планирование собственной насильственной смерти – не важно, убьешь ты себя сам, или позволишь это сделать кому-то другому – это все равно что самоубийство.

– Думаешь? – Я качаю головой и прислоняюсь к стене, ощутив внезапный приступ удушья. – Не обращай внимания. Я болтаю что попало. Просто очень устал. Мои единственные друзья настучали на меня мамочке Нормана Бейтса[94]. К тому же каждый раз, когда я приближаюсь к смерти, я вспоминаю об Элис.