— Чем раньше ты прекратишь скоморошничать — тем проще будет потом, — несколько сочувственно отвечает кафолик. Одно движение рукой — и багровая пыль поднимается с «земли», крутится и превращается в простой деревянный стул. На который и усаживается церковник.

— Вы даже не представились, так что не вижу причин отвечать взаимностью.

— Что ж. Анастас Белькаллин. К вашим услугам.

— Адриан, — коротко киваю. — Фамилию не заслужил.

— И почему ты, Адриан, — в глазах собеседника вижу явный скепсис, — не имеющий фамилии, убил достопочтенного Армода?

— Молюсь, о святейшество, — даю глубокий, насколько возможно, поклон, — что никогда не попаду в тот дом, где снюхавшийся с демонами Армод был достопочтенным.

Белькаллин слегка поигрывает желваками.

— С кем ты вошёл в сговор для штурма палат?

— Со своей совестью и стеклянным потолком.

— Запираемся, значит, — покачивает головой кафолик и даёт знак сопровождавшим служакам в золотом. Их было пятеро, когда я только очнулся после принудительного перевода допроса в эгрегор. Теперь могу видеть только двоих, и наверняка в этом тоже был элемент психологической игры: а вдруг сзади вот тот горбун готовит удавку? Не думать о таком, наблюдать за происходящем — перескажу если не Филу, так Аде. Итак, первый останавливает свою шарманку, а второй притушивает пару лампад из целой грозди.

Света на «нашем» участке Пургатории становится меньше. А вот гула — куда больше. Ветер теперь приносит не только пыль, едкими крупицами царапающую местное отображение кожи, но и голоса. Ломкий голос старика, всплывший из памяти Адриана. Знакомый девичий голос, в котором вместо звона слышен лишь горький рёв. И лишь потом я слышу отца. Настоящего отца, а не ту полуразвалившуюся пародию с вершины Золотого шпиля, и его негромкую горькую речь. Её сменяет горестный плач матери и слова заупокойной молитвы — настоящей, а не читаемой местной пародией на христианство и Адептус Министорум одновременно. Меня пробирает от осознания нереальности момента, оторванности от прошлого и осознания, что больше мне никогда не увидеться с родными… вот только опереточные звуки умирающих людей, прибавляющиеся к общему хору, возвращают меня к реальности цифрового чистилища. И смешных людей, играющих в допрос.

Я оглядываю моих мучителей внимательнее. Вот, что вы мне готовы предложить? Страх смерти, страх горя и боли близких? Что ж, местные безопасники деградировали так же сильно, как и остальной мир. Решили сначала допрашивать, а не узнать о прошлом получше. А ведь в нём была смерть, несколько прыжков в неизвестность, раздражённые инфодемоны и всякая мелочь на сдачу. Драки подручными предметами в чистом поле, десяток дул пистолетов, долгие десять лет интриг в Золотом шпиле при умирающем отце. Даже Адриан рассмеялся бы от такого — и уж я тем более не могу сдержать веселья.

— Тебе смешно, отродье? — кафолик явно раздражён, но его звонкие пощёчины только усиливают мою истерику. — Ты хоть понимаешь, к кому ты попал? Тебя допрашивает кафолик духовного ордена Птицы, шут гороховый!

Я кое-как подавляю смех и более внимательно осматриваю церковника. Действительно, среди его оберегов есть вполне себе золотой значок какого-то не то ворона, не то сокола. Каллиник, мать его. Ну да, Белькаллин и Каллиники. Стоило догадаться. Интересно, как смотрит милсдарь Степан Балагуров, повелитель Скоморошьего Шпиля на то, что у него в подулье командует кто-то из конкурирующей семейки? Возможно, будет слегка в ярости. А значит, у меня ещё будет шанс обойтись без засветки фамилии. Но в этом случае придётся потянуть время.

— Знаете, милсдарь, вы заставили меня вспомнить одну старую историю про двух мудрых кафоликов из ордена ээээ… — как там звучит орден Лаодикиев? Орден купола? СТОП! НЕ СМЕШИТЬ СЕБЯ! — …впрочем, это неважно.

— Ну уж нет, говори — или я вырву еретическую историю железом!

— Ну ладно. Престарелый Каллиник спрашивает Каллиника: «- Какова твоя профессия? Ты гридень? — Нееет! — отвечает Каллиник, — моя главная профессия — Каллииииииник! А твоя, наверное, врач? — Нееет! Я Калллииииииииник!»

Я заливаюсь смехом, пока помрачневший церковник раздаёт короткие и ёмкие указания, излишне удобренные страшилками. Разгораются десятки невм и я словно слышу явный хруст черепной коробки, но вопросы всё так же не работают. Следующие часы проходят для меня однообразно.

— Кто заказчик налёта?

— Я сам.

— Не смей лгать! — взвизгивает кто-то сзади и уши закладывает низкий звук. Кто-то отрисовал невму, вот только судя по следующему вскрику — шлем ужаса продолжает работать. — Двадцать четвёртая не работает, о кафолик!

— Пробуйте чередование с железом. Что ты скрываешь в нейре?

— Подборку тайских членодевок, — моя ухмылка натыкается на непонимание и мне приходится объяснять им, насколько готовы пасть некоторые разумы, ослепленные похотью. Мой рассказ вызывает заметные рвотные рефлексы…ведь вряд ли аромат палёной плоти от раскалённой кочерги способен пронять палача. Пусть даже раскалённый металл не способен прожечь мою кожу, и даже чёрные следы затягиваются в мгновение ока.

— Зря ты не понимаешь — твоё сопротивление, хамство и оккультные знаки лишь продляют пытку и негативно влияют на её исход.

Я молчу. Мрачные песнопения, светящиеся невмы, кибероковы — ничего из этого не может перекрыть древний, едва ли не первобытный символ, начерченный мною впопыхах. Попытка расколоть волю невмами натыкается на Шлем ужаса, который мешает нанести существенный вред Адриану, хотя пыточный арсенал и вызывает царапины. Разум надёжно защищён охранными знаками, явно незнакомыми местным. Пожалуй, хорошо, что они не смотрели один фильм некогда братьев-режиссеров. Иначе бы понимали, что проще пытать тело, а не разум. Или же проливать кровь в этой реальности — страшный грех? Нет, тогда не существовали бы шпилевики и жестокие отравления в палатах верхних уровней ульев.

Пока я сжимаю зубы до скрежета эмали (что позволяет отвлечься от хруста головы), к Белькаллину подходит один из золотых служак. Он прикрывает ладонью руку, но, на моё счастье — слух Адриана в Пургатории выше всяких похвал.

— Не помогает, милорд.

— Что ж, тогда погрузим его круг на третий. В самый раз, чтобы не беспокоить защитные цепи.

Стук сердца замедляется, пока не отдаётся в боку огнём. Багровая земля почти мгновенно покрывается красным льдом. Мне становится прохладно, но — не более того. И пока меня пытаются заморозить, поджечь, бить какими-то золотыми хлыстами, я думаю о злой иронии судьбы и пугающей ограниченности местных допросников. Во-первых, давно пора тащить напильник для зубов или что там у них сейчас в ходу. А во-вторых, они явно не читали отцов-основателей киберпанка.

ICE. Intrusion Countermeasure Electronics. Электронные средства противодействия вторжению. Лёд. Видимо, невмы играют роль «льда». А теперь меня пытаются заливать адским жидким азотом. Впрочем, чтобы не раскрыть неуязвимость, мне приходится изобразить муки от