Омар подмигнул приятелю и отправил в рот последнюю вафельку.

– Мубарак ушел, а несправедливость осталась, – добавил он, со вкусом пережевывая вафлю. – Просто душа болит.

Халифа улыбнулся, и оба замолчали, глядя на озеро и слушая ставшие редкими свистки: туристы, поняв, что от них требуется, покидали территорию храмового комплекса и собирались у поджидавших их автобусов. Халифа допил кока-колу, съел свою вафлю и закурил сигарету. Взгляд задержался на лоскуте открытого неба над громоздившимся ввысь прямоугольником десятого пилона. Когда он бывал здесь в это же время в прошлом году, этот лоскут осенял его старый дом, стоявший в ряду таких же невзрачных бетонных кубиков, выстроившихся, словно потрепанные временем надгробия на кладбищенской аллее. Приезжая в Карнак в прежние времена, он всегда заворачивал к пилону, звонил по мобильнику домой и, кто бы ни подходил, просил высунуться из окна гостиной и помахать рукой. Детская игра, но в нее не уставали играть, особенно Али. Халифе запомнился один случай, когда мальчик стал размахивать большим листом бумаги, на котором написал: «Папа, мы тебя любим!» Халифа жалел, что не сделал фотографию. Надо было столько всего заснять. А теперь это ушло навсегда, остались только пустое небо и канава, полная сфинксов. Прогресс? У Халифы такого ощущения явно не было.

– Мне пора возвращаться к работе, – сказал Омар, допивая спрайт и поднимаясь на ноги. – Надо взять еще несколько образцов, и, боюсь, меня не оценят, если я буду здесь плескаться во время представления «Звук и свет».

– Как знать… – Халифа тоже встал. – Может, решат, что ты появился по сценарию. Амон выплывает на священной барке.

– В комбинезоне и шапке? Забавная интерпретация.

Мужчины рассмеялись. По крайней мере рассмеялся Омар. А Халифа только улыбнулся.

– Постараюсь выбраться к колодцам в следующие несколько дней. Сможешь мне выслать детали – куда и как?

– Отправлю по электронной почте, как только вернусь к себе в кабинет.

– Я скажу в лаборатории, что анализ срочный, так что к концу следующей недели получишь какой-то результат.

Халифа поблагодарил приятеля и добавил:

– Вот еще что: я не сомневаюсь, что ферма качает питьевую воду из водопровода Бир-Хашфы незаконно. Они бедные люди, так что сделай одолжение, не говори об этом никому.

– Будет нашим маленьким секретом. – Омар заговорщически постукал себя по носу, а потом обнял Халифу, затем, отстранившись, положил ладони ему на плечи. – У тебя все в порядке?

– Лучше не бывает.

Омар легонько встряхнул приятеля.

– Так в порядке или нет?

На этот раз Халифа ответил не сразу.

– Жить буду.

– Вот и живи, друг мой. Долго и в добром здравии. И того же желаю Зенаб и всем твоим детям.

Он посмотрел на детектива, ласково взъерошил ему волосы, натянул себе на голову шерстяную шапку и полез в лодку.

– Дам знать, как только будет результат. – Он стал отвязывать веревку. – Самому интересно. Не пропадай!

Омар оттолкнулся, взялся за весла и погнал лодчонку по воде. Халифа несколько мгновений глядел ему вслед, а затем повернулся к десятому пилону – в ту сторону, где некогда стоял его старый дом. Халифа был не одинок – другие тоже часто безнадежно смотрели в том же направлении – вдоль тектонической трещины Аллеи сфинксов, словно желая волшебным образом вернуть свое прежнее жилище. Халифе казалось, что половина Луксора горюет из-за того, как повернулась жизнь. Он покачал головой, забрал две пустые банки и направился к выходу. Как же тяжело бывало у него иногда на душе.

Тель-Авив

Выйдя из приюта «Хофеш», Бен-Рой пересек улицу, чтобы перемолвиться словцом со стоящим на противоположном тротуаре сутенером. Мужчина заметил его и бросился наутек. Детектив догонял его полквартала, затем бросил. Сутенер, как предвидела Хиллель, скорее всего вернется, но по крайней мере задумается. Хотя, может, и нет. У таких типов, как этот, в голове не происходит мыслительного процесса. Они действуют, не размышляя о смысле своих поступков и последствиях. И у них, конечно, нет ни капли совести. Сейчас спрячется за углом, дождется, когда Бен-Рой уйдет, и преспокойно вернется на свой пост, как лисица возвращается на помойку. Дикость, да и только. И что бы Бен-Рой ни сказал и ни сделал, ничего не изменится. Так и будет продолжаться вечный хоровод нарушителей закона и его защитников. Он не в первый раз задался вопросом, какое ему, в конце концов, до всего этого дело?

Он еще несколько минут оставался на улице, чтобы сутенер знал, что он еще здесь. Затем, гаркнув: «Я тебя достану, говнюк!» – вернулся в машину. Бросил фотографии, которые распечатала для него Хиллель, на пассажирское сиденье и, набрав номер Зиски, рассказал, что удалось выяснить.

– Думаете, Клейнберг поэтому оказалась в армянском храме? – спросил помощник, когда он закончил. – Искала ту девушку?

– Или должна была встретиться с ней, – ответил Бен-Рой. – В любом случае это самая надежная ниточка из всех, что мы имеем. Сейчас приют вышлет по электронной почте снимки. Окажи мне любезность, пошли несколько полицейских – пусть покажут их на территории храма, может, кто-нибудь узнает. А я пока смотаюсь в Неве-Шаанан на случай, если девушку видели там. Можешь чем-нибудь порадовать по «Немезиде»?

– Я разговаривал с приятелем, он мне кое-что сообщил, – ответил Зиски. – Еще кое-что накопал по корпорации «Баррен», не исключено, что может пригодиться. Не хотите вечерком сойтись?

– Почему бы и нет? Ты пьешь?

– Только шампанское.

Бен-Рой догадался, что помощник хохмит, и усмехнулся в трубку.

– В таком случае сам себе заказывай. В Старом городе в конце улицы Яффа есть бар «Путин». В девять подходит?

– Договорились.

Бен-Рой разъединился и тут же набрал другой номер. На этот раз Сары. Глядя из окна приюта на трогательные игрушки в углу двора, он ощутил необыкновенный взрыв чувств – настойчивую потребность сказать Саре, что он до сих пор сильно ее любит. И он на самом деле любил – безрассудно, если быть честным перед самим собой. Но порыв к откровению прошел, и когда она ответила, заговорил непринужденно, коротко спросил про ребенка и предложил на следующий день вместе пообедать. Но ее вопрос о том, что он делает в Тель-Авиве, оставил без внимания. Не потому, что Сару смутил бы ответ – она была женщиной умной, закаленной и сильной. Но Бен-Рой считал, что нельзя смешивать разные стороны жизни. Насилие, жестокость, надругательство над человеком – об этом он не хотел рассказывать матери своего ребенка. Они поболтали еще пару минут, договорились о времени и месте, где завтра пообедают, и расстались.

Когда голос Сары замер в трубке, Бен-Рой еще немного посидел, затем взял с пассажирского сиденья одну из фотографий – ту, которая изображала только голову девушки, – и положил на руль. Ее огромные миндалевидные глаза смотрели на него – пустые и одновременно до странности неистовые. Радужки настолько темно-карие, что казались черными. Красота девушки не совпадала с традиционными представлениями о женской привлекательности: нос слишком приплюснутый, брови слишком тяжелые, но было в ней явно что-то притягательное, манящее соединением беззащитности и стойкости, сломленности и силы. Словно два лица с разными выражениями: жертвы и человека, преодолевшего все трудности жизни, наложили друг на друга.