Город был особенно хорош в предрассветный час. Саратона, особенно старая ее часть, в это раннее утро казалась городом, сошедшем с итальянской миниатюры века восемнадцатого. В утреннем свете «Замок снов», как пышно наименовала большой, облицованный камнем и увитый плющом особняк Даша Бартенева, казался просто барским домом. Правда, ухоженным, величественным: здесь жили некогда не какие-то мелкопоместные добчинские или захудалые баронеты. Здесь обитали князья. А ныне... Отражающие свет полузеркальные окна создавали впечатление, что дом ослеп. И живет теми снами, что рождает его усталое от вечной тьмы воображение.

– «Хочу у зеркала спросить...» – напел я тихо, обогнул особняк и остановил машину, чтобы видеть вход в кафе, расположенного в аккурат напротив. Там я и собираюсь ждать. Чего?

Никаких мыслей. Да и чувства мои, кажется, заснули. А в голове бродили мелодии дальние, из тех времен, когда я был моложе и, как мне кажется теперь, счастливее... А что было тогда? Все тот же круг.

Кругом жизнь. Фонарной суетой

Вечер заполняется усталый.

Ты сидишь тревожный и пустой,

Разгоняя грусть водою талою.

Через лужи и наискосок

Прыгают прохожие-пройдохи.

За окном – лишь сущего кусок,

Миража рассыпчатого крохи.

В горле сохнет от былых простуд,

И с холодной, ясной пустотою

Вянет день.

Хозяйки в дом несут

Сумки ожиревшие. С едою.

Тот же круг. Или иной, но такой же замкнутый. Круг. Бесконечное множество бесконечно малых прямых, замкнутых в бесконечности. Бред мироздания. «Манит, манит, манит карусель в путешествие по замкнутому кругу... Кружит, кружит, кружит карусель, и на ней никак нельзя догнать друг друга...» Мелодичная песня. «Это удивительный был аттракцион, так еще никто не любил...»

Да о чем грустить?! Это жизнь, мужик! Только и всего! Она бывает скучной, как логарифмическая линейка, а бывает звенящей, как полет первого весеннего шмеля! Живи!

Что такое жизнь? Она складывается из наших воспоминаний и из наших слез, из наших надежд и разочарований, из наших представлений о ней и из нее самой – такой непостижимой хотя бы потому, что каждый человек видит лишь фрагмент мозаики и недоумевает часто, почему же все произошло именно теперь и именно с ним. И если случай скверен, у человека остается выбор между отчаянием и терпением, а если счастлив – между благодарностью и тщеславием. И это притом, что большинство людей вовсе не считают себя образом и подобием Божием, а полагают единственным солнцем во Вселенной, вокруг которого вертится и мир, и космос, и все сущее.

Кафе располагалось напротив замка со слепыми стеклами. Чего-чего, а болтовни здесь прозвучало с избытком; владельцем кафе был Шарль Демолен, одинокий старик, и это внушало оптимизм: пожилые люди живут своеобразно: одни – растительно, другие – воспоминаниями, третьи – «гуляют»: внимательно присматриваются к окружающему, в воображении своем дорисовывая картинки чужой жизни. Конечно, идеальным вариантом была бы бабулька, сидящая день-деньской у окошка избушки напротив «Замка снов». Женщины проще и приметливей, их ум не отягощен пустыми мудрствованиями вокруг политики и псевдополитики и происками «мирового зла», как и логическими построениями «о жизни вообще». Но – нет на Саратоне избушек. Одни дворцы. И бабулек нет. Только пожилые молодящиеся дамы. Или старушки герцогини. А уж владеют ли они секретом трех карт или нет...

К семи часам на порожках кафе появился хозяин, господин Шарль Демолен, и поднял створки. Да, он был уже старик, разменявший восьмой десяток, но притом бодрый и улыбчивый. Он разместился на одной из ступенек с коротенькой изогнутой трубкой и, щурясь подслеповато на солнечный свет, выглядел сейчас старым добрым сенбернаром. С ним-то я и решил потолковать. Потому что... Ну да, учились мы с Людмилкой в одной школе и жили в одном дворе – но когда это было? И было ли вообще?.. И даже шекспировское: «О женщины, вам имя – вероломство» – здесь не подходит. Просто жизнь меняется и меняет все. И всех.

Я был первым посетителем. Раннею птахой. Шарль удостоил меня мимолетного взгляда, спросил:

– Кофе?

– И кофе тоже.

– Сынок, тебя не затруднит приготовить самому? Ты умеешь обращаться с кофеваркой? Признаться, в этот час кафе еще закрыто. Первые посетители появятся к семи тридцати. Сливки и свежую выпечку привезут тогда же. Может быть, бутерброд с салями?

Бог знает почему мне вдруг вспомнился диалог моего детства из культового сериала: «Зато у вас нет салями». – «У меня есть салями». – «Значит, мы хлебаем из одного корыта».

Признаться, я был тогда ребенком и совершенно не знал, что такое салями. Плановая экономика предусматривала его производство только для близких к «корыту». Но название я запомнил. И тешил себя иллюзиями, что это нечто небывало и необычайно вкусное. Когда попробовал лет в двадцать пять – крепко разочаровался. Разочарование – спутник не только взросления: наши представления о чем-либо всегда красочнее и насыщеннее, чем то, что встречаем мы на самом деле.

– Ограничусь кофе. Вам приготовить, Шарль?

– Нет. Врачи не велят. Ты знаешь, как меня зовут, сынок?

– Все знают.

Шарль удовлетворенно кивнул.

– Я вовремя открыл здесь кафе. Место все одно пустовало, как и дом напротив. Но как только узнал, что начат ремонт – это было четыре года назад, – успел подсуетиться. И не прогадал. Вечерами у меня – место свиданий, по утрам тоже не пусто. Но ты пришел слишком рано.

– Лишь бы не поздно.

– На Саратоне не бывает «поздно». День плавно перетекает в ночь, ночь в день, и они мало чем отличаются по большому-то счету, как зима здесь почти не отличается от лета. Иногда мне приходит мысль, что здесь можно жить вечно, даже не замечая этой вечности.

Кофеварка нацедила мне чашку эспрессо.

– Вы родом отсюда? – спросил я Шарля.

– По большому счету здесь все пришлые. Некогда жил в Швейцарии, потом во Франции, потом повоевал в Индокитае... Ты знаешь, где находится Индокитай?

– Да.

– Сейчас это редкость. Люди интересуются только собой. И даже если – лицами противоположного пола, то и этот интерес – только к себе.

– Не у всех.

– Сейчас счастье дружить – жить другим – роскошь. Читал у Оскара Уайльда сказку про Ручеек и Нарцисса?

– Да.

– А помнишь, что ответил Ручеек нимфам леса после того, как Нарцисс утонул? «Я плачу по Нарциссу, хотя никогда не замечал, что он прекрасен...»

– «...Я плачу потому, что всякий раз, когда он приходил на мой берег и склонялся над моими водами, в глубине его глаз отражалась моя красота».

– Таковы люди. Они склонны замечать только себя, свои желания, свою страсть. Потому они и посещают этот мрачноватый домик.