Снаружи пробилось сквозь тучи солнце, и два или три луча проскользнули между досок, которыми было заколочено окно спальни, и, точно божье благословение, прошили комнату насквозь, расчертив стену напротив яркими полосами. Здесь также постарались графферы: привычная мешанина признаний в любви и угроз. Хелен быстро осмотрела комнату, и ее взгляд следом за лучами света упал на ту стену, где была дверь, через которую она вошла.

Здесь художники тоже потрудились, но произвели на свет картину, подобных которой она больше нигде не встречала. Использовав расположенную посередине стены дверь в качестве рта, граффер изобразил на голой штукатурке большую голову. Рисунок был искуснее остальных: он изобиловал деталями, придающими картине пугающую правдоподобность. Под кожей цвета простокваши проступали скулы; неровно заточенные иглы зубов смыкались на двери. Глаза нарисованного мужчины из-за низкого потолка находились всего в нескольких дюймах от верхней губы, но эта пластическая операция только придавала изображению силы, создавая впечатление, будто он запрокинул голову. Спутанные пряди волос змеями расползались от его макушки по потолку.

Может, это портрет? Было что-то тревожно конкретное в деталях бровей и контурах распахнутого рта, в этих тщательно выписанных плотоядных зубах. Явный кошмар: возможно, зарисовка чего-то увиденного в героиновом бреду. Каким бы ни было ее происхождение, картина впечатляла. Работала даже иллюзия двери-рта. Коридорчик между гостиной и спальней сходил за глотку, побитая жизнью люстра служила миндалинами. За пищеводом, в желудке кошмара, белым огнем пылал день. Общий эффект вызывал в памяти декорации аттракциона «Поезд ужасов». Та же преувеличенная безобразность, то же бесстыдное желание напугать. И это работало: Хелен стояла в спальне, едва ли не остолбенев при виде картины, безжалостно уставившейся на нее красными глазами. Она решила вернуться сюда завтра, на этот раз со светочувствительной пленкой и вспышкой, чтобы осветить шедевр.

Когда Хелен собралась уходить, солнце спряталось, и полосы света угасли. Она оглянулась на заколоченные окна и впервые заметила, что на стене под ними был написан краской из баллончика лозунг из двух слов.

«Сладчайшее – сладчайшему», – гласил он. Цитата была ей знакома, а вот первоисточник – нет. Признание в любви? Если так, то место для признания выбрали странное. Невзирая на матрас в углу и относительную уединенность комнаты, Хелен не могла представить, как предполагаемый адресат этих слов входит сюда, чтобы принять букет. Никакие влюбленные подростки, пусть даже сгорающие от желания, не прилегли бы здесь поиграть в папу с мамой; только не под взглядом кошмара на стене. Она подошла поближе, чтобы изучить надпись. Краска, похоже, была того же оттенка розового, который использовали, чтобы раскрасить десны кричащего мужчины; возможно, одна рука?

Позади раздался шум. Хелен развернулась так быстро, что едва не споткнулась о заваленный одеялами матрас.

– Кто?..

На той стороне глотки, в гостиной, стоял мальчик лет шести-семи, со ссадинами на коленях. Он смотрел на Хелен блестящими в полумраке глазами, словно ждал ее слов.

– Да? – сказала она.

– Анна-Мария спрашивает, не хочешь ли ты чаю? – сообщил он без пауз и интонации.

Казалось, разговор с девушкой состоялся много часов назад. Но она была благодарна за приглашение. От сырости в квартире ее знобило.

– Да… – сказала она мальчику. – Да, спасибо.

Ребенок не двигался с места и просто смотрел на нее.

– Ты покажешь дорогу? – спросила она.

– Если хочешь, – ответил он, не выказывая ни малейшего энтузиазма.

– Я бы хотела.

– Ты фотки делаешь?

– Да. Да, делаю. Но не здесь.

– Почему?

– Слишком темно, – объяснила она ему.

– А в темноте не получается? – осведомился он.

– Нет.

На это мальчик кивнул, как будто информация каким-то образом укладывалась в его представления о мире, и, не говоря больше ни слова, развернулся кругом, явно ожидая, что Хелен пойдет за ним.

На улице Анна-Мария была скупа на слова, но в стенах своей кухни совершенно изменилась. Настороженное любопытство сменилось бодрым словесным потоком и беспрестанным метанием между десятком домашних забот, словно она была жонглером, который держал в воздухе несколько тарелок одновременно. Хелен наблюдала за этой эквилибристикой с определенным уважением: сама она как домохозяйка никуда не годилась. Наконец бессвязный разговор вернулся к тому, ради чего Хелен сюда пришла.

– Эти фотографии, – сказала Анна-Мария, – они вам зачем?

– Я пишу о граффити. Фотографии будут иллюстрировать мою диссертацию.

– Не очень красивая тема.

– Да, вы правы, не слишком. Но я нахожу ее интересной.

Анна-Мария покачала головой:

– Я ненавижу этот район. Здесь опасно. Людей грабят на порогах собственных квартир. Дети что ни день поджигают мусор. Прошлым летом пожарные приезжали сюда по два-три раза в день, пока не запаяли мусоропроводы. Теперь мусор просто бросают на дороге, а это приманивает крыс.

– Вы здесь одна живете?

– Да, – сказала она, – с тех пор, как Дэйви ушел.

– Это ваш муж?

– Он отец Керри, но мы не были женаты. Прожили вместе два года. Нам бывало хорошо. А потом он просто собрался и ушел, пока мы с Керри гостили у моей мамы.

Анна-Мария уставилась в свою чашку:

– Без него мне лучше. Но иногда бывает страшно. Хотите еще чаю?

– Думаю, мне уже пора.

– Всего одну чашечку. – Анна-Мария поднялась и выдернула электрический чайник из розетки, чтобы отнести к раковине и налить в него воды. Собравшись включить кран, она заметила что-то на сушилке для посуды и раздавила это большим пальцем.

– Попался, зараза, – сказала она, а потом повернулась к Хелен. – У нас тут чертовы муравьи.

– Муравьи?

– Весь район заполонили. Они из Египта: их фараоновыми муравьями кличут. Мелкие рыжие поганцы. Плодятся в теплотрассах, а оттуда пробираются во все квартиры. Тут от них никуда не денешься.

Эта невероятная экзотика (египетские муравьи?) показалась Хелен забавной, но она ничего не сказала. Анна-Мария смотрела из кухонного окна на задний двор.

– Вы должны им рассказать, – сказала она, хотя Хелен не понимала, с кем ее просили поговорить. – Рассказать, что нормальные люди уже и по улицам ходить не могут…

– Все и правда настолько плохо? – спросила Хелен, которая, честно говоря, уже подустала от этого перечисления бедствий.

Анна-Мария отвернулась от раковины и пристально посмотрела на нее:

– У нас тут убийства были.

– Правда?

– Одно было летом. Старик из Раскина. Прямо в соседнем дворе. Я его не знала, но он был другом сестры соседки. Я забыла, как его звали.