В поздних сумерках, когда из Фаррельбуша пришел сигнал «все чисто», я приземлился там на своей желтой «шестерке».

Когда я вошел в столовую, то обнаружил, что в ней произошли впечатляющие изменения. Она напоминала сцену из арабской сказки «Тысяча и одна ночь». С потолка свешивались три парашюта, а сверху их шелковые купола освещали синие лампы.

– Откуда вы, вредители,[227] взяли звезды? – спросил я с восхищением.

– Пинц заставил их появиться как по волшебству из ниоткуда, герр обер-лейтенант, при помощи картона и ножниц, – усмехнувшись, ответил Патт. Его веснушчатое лицо сияло, словно полная луна в весенней ночи.

Начался великолепный вечер.

Из съестного была жареная свинина, которую привезли из Хезепе, за ней последовали изысканное печенье и кофе; и намного позднее, приблизительно в четыре часа утра, мы, словно заговорщики, сидели кругом на настоящих восточных диванах с одеялами и подушками. Куча пустых бутылок говорила о том, что это была очень обильная пирушка.

Теперь мы еще раз пили черный кофе, чтобы привести в порядок свою затуманенную голову.

Дортенман после длительного философского созерцания искусственного звездного неба внезапно заметил, что на нем нет никакой луны. Он начал карабкаться на плоскую крышу барака, крича, что он, конечно, стянет луну с небес.

– Принесите лимоны, Мишо, сахар и шнапс, – произнес я слегка запинаясь.

– Со шнапсом все в порядке, шеф, но лимонный сок…

– Успокойтесь, Патт, чертов болван. Вы ничего не понимаете. Я собираюсь сделать коктейль.

– Чушь. Разве вы никогда не слышали «Николашку»?

Мишо, ординарец, поставил необходимые ингредиенты на маленький стол, но прежде, чем мои дрожащие руки успели расставить рюмки, Мюллер-Бернекк, Патт, Прагер и Зандельмейер высыпали сахар в свой кофе.

Я послал за несколько большим количеством сахара и попросил для себя лично немного больше кофе.

Но снова произошла заминка. Пьяные пилоты начали кидаться зернами кофе, целясь друг другу в лицо. Лимон упал на пол, и немедленно начался захватывающий футбольный матч. Скоро желтый плод был раздавлен и закатился под стул.

Петер Крумп ползал на четвереньках по полу, крича:

– Где этот чертов мяч? Кто уничтожил мяч?

Мишо принес большее количество ингредиентов и после длительных усилий коктейль был готов – на вкус он был хорош! Рюмки поднимались все чаще и чаще. Выжатый лимон, добавленная полная чайная ложка сахара, который теперь покрылся коричневой коркой от кофе. Мы проглатывали шнапс и закусывали лимоном. Скоро ничего не осталось. Когда аккордеонист закончил играть свое сентиментальное танго «Маленькая Аннушка», Зибе, уставившись на свою рюмку, затянул «Милый маленький Николашка».

В этот момент в столовую в большом возбуждении ворвался Дортенман. Мы все должны были выйти наружу. Он достанет луну. Он собьет ее с неба.

Все с воплями и смехом высыпали на открытый воздух. Яркое звездное небо, лежавшее над нами во всем своем сверкающем величии, и свежий ночной ветер охладили наши горячие лбы. И была луна в своей последней четвертой фазе.[228]

Ханс Дортенман объяснил, что хотел сделать, и приступил к исполнению своего замысловатого плана. Дортенман снял одну из кухонных печных труб и теперь нацеливал ее на луну. Патт, держа трубу, опасно раскачивался туда и сюда на хрупком табурете. По инструкциям Дортенмана он не должен был закрывать отверстие трубы руками, чтобы через него можно было увидеть луну.

Время от времени Патт своими огромными лапами стучал по трубе, и с другого ее конца на лицо Дортенмана падали хлопья сажи. Тот изрыгал ругательства и кричал:

– Она опять ушла, и все же я точно поймал ее в перекрестье прицела.

И игра начиналась снова.

Какая ночь! Как великолепно расслабиться среди своих приятелей, товарищей в воздухе, товарищей в смерти и товарищей в вашей каждодневной жизни.

Мы продолжали проказничать, и наше настроение было очень хорошим благодаря выпитому алкоголю. В этом состоянии постоянного напряжения наши нервы обрели покой за одну ночь – «охладились», как сказал Патт.

Теперь щебетание птиц, пробуждавшихся на рассвете, временами смешивалось со звуками аккордеона. Мечтательные пассажи из песен, вызывавших ностальгические воспоминания о красных фонарях Сан-Паули, несколько раз прерывались птичьими трелями, которые, однако, остались незамеченными.

Хлопанье дверей, суета в коридоре, по которому людей разносили по кроватям, а потом все стихло. Покой медленно возвращался на этот аэродром посреди леса, а для спящих людей наступал новый день.

Кёльн.

Веселый центр Рейнской области, город готических шпилей. Черная филигрань башен собора все еще направлена ввысь. Скромная и небольшая старая часть города разрушена и лежит в руинах. Когда-то красивые средневековые здания со стрельчатыми фронтонами группировались здесь вокруг соборной площади.

Несчастный Кёльн. Ты тоже лишился своего одеяния. Десять лет назад ты был гораздо красивее, думал я, вспоминая веселый карнавал, свидетелем которого я однажды был.

Кёльн, подобно всем другим городам на Рейне, теперь был грудой дымящихся руин. Четырехмоторные бомбардировщики выполнили свою ужасную работу, и теперь двухмоторные «Мародеры» и истребители уничтожали последние остатки и держали население в состоянии постоянной нервозности. «Зеленое сердце»[229] кружило вверху, пытаясь защитить город.

Да, Кёльн должен был пасть со дня на день. Война беспощадно стремилась к своему завершению, полный крах приближался все быстрее.

Ахен, Дюрен и теперь Кёльн.

Весь левый берег Рейна к северу от Бонна был во вражеских руках. «Шерманы» и «Черчилли»,[230] подобно ненасытным циклопам, своими гусеницами перемалывали нашу горящую землю. Длинные колонны моторизованной пехоты следовали по их следам, словно жадные многоножки.