матросских революционных комитетов, в среду которых втерлись немецкие агенты, стремившиеся подорвать боеспособность Балтийского флота и открыть этим немецкому флоту доступ к столице.

Принимая во внимание, что для обороны столицы – главного центра революционной власти – сохранение боеспособности Балтийского флота имеет значение первостепенной важности, Временное правительство, убедившись в крайней опасности вредоносной деятельности Максимова, приняло решение убрать его с поста командующего флотом. Но при первой же попытке сделать это натолкнулось на сопротивление матросских комитетов, которые резко выступили в защиту своего ставленника и воспротивились его смене. Тогда Временное правительство придумало как «обойти» Максимова, сыграв на его честолюбии. Ему предложили пост начальника морского штаба Верховного главнокомандующего, на что он согласился. Матросские комитеты также были польщены предоставлением их ставленнику столь высокого поста.

Узнав о назначении Максимова, я доложил генералу Алексееву, что служить под начальством этого демагога и принимать участие в его зловредной деятельности не хочу, а потому прошу дать мне другое назначение. О том же я сообщил Морскому генеральному штабу в Петроград для доклада Временному правительству. Меня стали уговаривать не уходить в столь тяжелое время из штаба, где я служил с самого начала войны и был хорошо знаком с работой Верховного командования. Но я настаивал на своем.

Через несколько дней после этого Керенский, направлявшийся на фронт для «уговаривания» какой-то взбунтовавшейся воинской части, остановился в Могилеве. Генерал Алексеев сообщил, что он желает меня видеть.

Тут, в его вагоне на станции, я в первый раз увидел Керенского и имел с ним деловой разговор. Он сообщил, что Максимову дано понять, чтобы он не вмешивался в работу штаба, о которой не имеет понятия, что его назначение последовало для возвеличения заслуг матросов перед революцией путем выбора их избранника. Мне же Керенский предложил вести работу далее, не обращая внимания на Максимова.

На этих условиях я согласился остаться в Ставке. И действительно, в течение своего кратковременного пребывания на посту начальника морского штаба Верховного главнокомандующего Максимов совершенно не вмешивался в дела штаба. Я его даже редко видел, а все доклады делал помимо него непосредственно Верховному главнокомандующему и отправлял распоряжения за подписью последнего.

Как только матросы забыли о Максимове, что произошло, по примеру всех вообще революций, весьма быстро, он был сменен, и решительно никто из избравших его матросов не подал голоса в защиту своего ставленника. Его ликвидация произошла безболезненно, и он исчез, растворившись в революционном хаосе.

После смещения Максимова морской штаб Верховного главнокомандующего был преобразован в морское управление штаба Верховного главнокомандующего, и я был назначен его начальником.

Что касается Керенского, то при первом знакомстве он произвел на меня впечатление совершенно загнанного человека, изнемогающего под свалившимся на него бременем власти. При наступившем революционном хаосе и бессилии правительства все почему-то обращались только к нему за разрешением самых разнообразных вопросов и буквально разрывали его на части. Вокруг него, где бы он ни находился, носились и галдели в революционной экзальтации растерзанные типы обоих полов, ожидая от Керенского каких-то «чудес».

Произошло это потому, что Керенский, человек с высшим образованием, безусловно, отдавал себе ясный отчет, в какую пропасть устремляется Россия под давлением разбушевавшихся революционных страстей. Вместе с тем, будучи представителем революционных слоев общества, он не мог не идти навстречу их стремлениям к «углублению» революции. Керенский оказался между двух огней: умеренные круги общества старались использовать его для задержания процесса революционного развала, в то время как революционные круги требовали от него обратного.

Будучи сам порождением революции, Керенский, конечно же, не мог вступить с ней в открытую борьбу, да он и не обладал для этого соответствующими данными – тут нужен был бы по меньшей мере Ришелье или Наполеон, а потому он и вертелся между революционной демагогией и стремлением спасти Россию от угрожающей ей гибели.

Ему не оставалось ничего другого, кроме как лавировать и уговаривать. Пример такого лавирования – случай с назначением Максимова, ясно показывающий все бессилие власти Временного правительства и его главы Керенского, стяжавшего себе меткое прозвище Главноуговаривающий.

* * *

Однажды совершенно неожиданно ко мне в управление пришел молодой морской офицер, бывший по службе на хорошем счету, и, мрачно уставившись на меня странным взглядом, сказал: «Я приехал сюда, чтобы объявить себя диктатором. Скажите генералу Алексееву, чтобы он немедленно явился ко мне в гостиницу, где я буду писать основные законы. Вас я пока решил оставить на вашем месте…»

И вышел.

Было ясно, что человек лишился рассудка, но непонятно, каким образом он попал в Ставку. Я навел справки по прямому проводу в Главном морском штабе, откуда мне сообщили, что этот офицер потерял рассудок под впечатлением убийств и преследований офицеров на Балтийском флоте, помещен в психиатрическое отделение морской больницы в Петрограде, откуда убежал, и что штаб просит отправить его обратно в больницу в сопровождении санитаров.

Об этом сообщили коменданту Ставки, который и распорядился о его препровождении в Петроград. В номере же гостиницы, куда он ушел после посещения моего управления, нашли несколько листов бумаги, исписанных параграфами «Основных законов».

Однако этим дело не закончилось.

Не прошло и нескольких дней, как этот же офицер неожиданно явился утром ко мне на квартиру, когда я был в своем управлении, и заявил моей жене, что приехал, чтобы меня убить. Она не растерялась и, осторожно предупредив меня по телефону, сказала ему, что я вернусь домой лишь поздно вечером. Он не стал ждать и ушел.

Между тем контрразведывательное отделение Ставки, которое я уведомил о происшедшем, установило за ним наблюдение, и оказалось, что его сопровождает какой-то человек, приметы коего совпадали с приметами разыскиваемого контрразведкой немецкого шпиона. Сразу же возникло подозрение, что этот сомнительный субъект хочет использовать лишившегося рассудка офицера для каких-то своих целей. Он ожидал его на улице, пока тот был у меня в квартире, и после они оба направились к губернаторскому дому, где жил генерал Алексеев, но по дороге завернули в ресторан, где офицер начал буйствовать, разбивать предметы обстановки и произносить бессвязные речи. Когда потерявшие след агенты контрразведки нашли его в ресторане, сопровождавший его сомнительный тип уже бесследно исчез.

Впоследствии к этому несчастному офицеру вернулся рассудок, и он нормально продолжал свою жизнь.

Этот случай показывает, до какой степени влияли на психику офицерского состава страшные на него гонения в начале революции, а также свидетельствует о том, что повсюду ослабело ответственное отношение к исполнению служебных обязанностей, раз психически больной мог дважды беспрепятственно убежать из больницы.

В таких тяжелых, подчас даже опасных, условиях протекала наша работа