Шрифт:
Интервал:
Закладка:
* * *
По дороге домой мы молчали, но коробка в моем рюкзаке казалась намного тяжелее, чем раньше. Мне отчаянно хотелось в душ – ведь я приехала прямо от Лео, и пот прошедшей ночи все еще держался на моем теле, соленый и шершавый. Я не помнила, видела ли Лео после того, как он увел меня из библиотеки. Несмотря на то, что он отвез меня домой, у меня не осталось никаких воспоминаний о прошедшей ночи, не считая куска торта и яркого света на кухне. А Лео – где он был? Я не видела, чтобы он приезжал в музей тем утром.
В квартире Рейчел я бросила сумку на стол и пошла в ванную комнату, чтобы принять душ и подумать. Мне нужна была горячая вода, чтобы смыть с себя следы утренних событий. Только когда я вышла, поняла, что эти события отпечатались глубже, на моих костях, а не на коже, и их не так легко стереть.
К тому времени, как я вернулась в гостиную с мокрыми волосами, спадающими ниже плеч, Рейчел уже обнажила лицевую сторону каждой карты и положила ее на стол рядом с фальшивым двойником. Под всеми картами Старших Арканов скрывались иконографически замысловатые карты, представляющие как римских божеств, так и астрологические знаки и символы. Я уже видела, как в картах проявляется закономерность, густая паутина символизма, которая, похоже, связывала каждую карту с одноименным созвездием. Над Венерой, которая представляла карту «Влюбленные», в небе висел Телец. Карта «Верховный Жрец» изображала созвездие Стрельца, с Юпитером, планетой-управителем Стрельца, на переднем плане. Как только мне удавалось установить связь, появлялся еще один комплект. Я молча пересчитала их: всего получилось семьдесят семь карт. Колода была практически полной, за исключением одной карты: не хватало Дьявола. Я подумала, что на ней должен быть изображен Аид со знаком Скорпиона. В конце концов, Плутон – это римское название Аида, и он также управляет этим знаком.
Но как бы меня ни тянуло к картам, как бы ни хотелось взять их в руки, даже разложить в ряд, чтобы посмотреть, что они мне скажут, нужно было узнать, что произошло прошлой ночью и сегодняшним утром – со мной, с Рейчел, с Лео, с Патриком, со всеми нами. С миром Клойстерса.
– Ты можешь в это поверить? – спросила Рейчел, глядя на карты. – Ты видела это?
– Рейчел, что произошло прошлой ночью?
– Сначала посмотри на них.
Я подошла к краю стола, рассматривая изысканные завитки краски на картах и очертания пернатых фигур. В углах каждой карты я заметила характерный силуэт белого орла, увенчанного золотой короной. Печать д’Эсте. Тот самый орел, что был изображен на архивных документах, которые мы видели в музее Моргана и еще в бумагах Линграфа. И как бы мне ни хотелось поговорить о том, что произошло прошлой ночью, я не могла отвести взгляд от карт на столе. Я знала – ничто не может быть столь сильным, как любопытство. Я всегда считала его более сильным, чем похоть. В конце концов, разве не поэтому Адам надкусил яблоко? Потому что ему было любопытно? Потому что ему нужно было знать? Ради исследования. Я подняла карту «Мир», на которой были изображены разверстые небеса с Сатурном в центре; его рот был раскрыт, на ладони лежал младенец.
– Они невероятны.
– Можешь себе представить, что мы сможем с ними сделать?
Я сложила руки на груди и снова спросила:
– Что случилось прошлой ночью?
Рейчел все еще мечтательно смотрела на карты, и ей потребовалась минута, чтобы вернуться в наш мир.
– Не знаю, – ответила она. – Я очнулась здесь. Я мало что помню после второго расклада. Как будто в моей памяти осталось сплошное черное пятно. Почти ничего не помню с полуночи до шести утра.
Это был тот же самый пробел, который зиял в моей памяти.
– Но когда ты ушла?
– Когда я уходила, с Патриком все было в порядке. С тобой и Лео тоже.
– Мы с Лео в это время всё еще были там?
Рейчел покачала головой и отодвинула один из стульев.
– Кажется, да. Или нет… Честно говоря, я не знаю точно. Все, что я знаю, – это то, что, уходя, видела Патрика живым. И что проснулась здесь сегодня утром. И что тебя здесь не было.
Рейчел позволила этим словам повиснуть между нами. Это было не обвинение как таковое, но способ уравновесить ее участие моим собственным. Опять же признание, что все произошедшее было общим, что мы участвовали в этом вместе, добровольно.
– Я проснулась у Лео.
– И что ты помнишь?
– Примерно столько же, сколько и ты. Гадание. А потом мне стало плохо, и Лео пытался меня накормить. Что бы это ни было, оно оказалось более сильным, чем я ожидала. Но на Лео, похоже, это подействовало не настолько сильно.
– Толерантность к веществам, – сказала Рейчел, добавив: – Выработанная толерантность.
Я не подумала о том, что Лео мог принимать наркотики раньше, даже не один раз, но это имело смысл.
– Как ты думаешь, это была передозировка? – спросила я Рейчел, думая о том, помню ли я, что случилось с чашками, из которых мы пили, и даже что мы сделали с маленькими пластиковыми пакетиками.
– Может быть, слишком сильная реакция?
– Но мы все приняли одну и ту же дозу, одну и ту же смесь.
– Это могла быть просто несчастливая случайность.
Я ничего не ответила. Невозможно было выразить словами ту тьму, которую я ощутила в тот вечер, и я была уверена: это было не просто несчастье.
* * *
Я хотела, чтобы дни, последовавшие за смертью Патрика, прошли по-другому, но Клойстерс открывался каждый день, кроме среды, в 10 утра, и посетители, которые потоком шли через галереи, наверняка не читали небольшую статью, опубликованную в «Нью-Йорк таймс» и посвященную безвременной кончине знаменитого исследователя средневекового искусства. Никто больше не пользовался библиотекой в те яркие летние дни, предпочитая вместо этого блики солнца на лице, влажность травы под ногами. Но мы с Рейчел по-прежнему сидели в зеленых кожаных креслах, за большими дубовыми столами, в окружении томов по искусству и архитектуре.
– Просто продолжайте делать то, что вы делали, – велела Мишель де Форте, когда на следующей неделе приехала в Клойстерс с визитом. – Новый куратор может пожелать просто продолжить работу Патрика. Вам обеим следует действовать в соответствии с этим предположением.
– Как скоро вы кого-нибудь найдете? – спросила Рейчел.