Мы были в частоколе с пленниками. Я бы вырвала свои руки у Гуиналь, но барышня держала их крепко.

«Мы здесь не более чем тени». Ее невысказанные слова эхом прокатились в моей голове, и я вспомнила, как поклялась однажды, что пусть лучше окажусь изнасилованной, чем снова почувствую то мерзкое вторжение чужой воли.

Кучка пиратов распахнула ворота, размахивая мечами и дубинками. Два пленника в лохмотьях сидели у самого входа. Их грубо поставили на ноги, заломив руки за спину. Остальные попятились, слишком испуганные, чтобы бежать, сломленные как телом, так и духом. Я попыталась разглядеть Паррайла или Налдета среди этой измученной и грязной толпы.

Еще три человека стремглав вбежали в частокол, двое мужчин и одна женщина, все трое не слишком высокие и примерно одного возраста с Темаром и Гуиналь. Женщина была в оливковой юбке, мужчины — в серовато-коричневых бриджах; со своими светлыми волосами, они могли сойти за родственников Сорграда. Все трое носили рубахи, зашнурованные до самой шеи, но я тем не менее заметила под ними безошибочный блеск серебра. Единственными эфирными колдунами, носящими цепи, были…

— Эльетиммы. — Ненависть Гуиналь прозвенела в моей голове.

Первый колдун грубо сжал руками голову пленника, и он скорчился в тех беспощадных тисках. Я не слышала криков несчастного, но эхо его боли отозвалось в заклинании Гуиналь, и я почувствовала ее как удар в затылок. Бросив пленника, эльетимм с той же жестокостью схватил второго. Мужчина дернулся в конвульсии, и меня снова ударило болью, но озадаченный колдун в ярости отшвырнул его в сторону.

Эльетиммка пролаяла какой-то приказ, и пираты двинулись вперед. Пленники в ужасе бросились врассыпную, будто овцы, внезапно обнаружившие волка в своем загоне. Один парень побежал к воротам, но два пирата повалили его на землю. Видя его вдавленным в грязь, второй эльетимм положил руку на сальные волосы мальчишки. Сердито качая головой, колдун выхватил у пирата дубинку и в зверской досаде разнес своей жертве череп.

Я увидела Налдета и Паррайла. Оба пытались спрятаться за чужими спинами, но то же самое делали и остальные. Они напоминали стаю гусей, удирающую от своры собак. Борясь друг с другом, пленники выталкивали более слабых, и те становились легкой добычей алчных пиратов. Вскоре поплатился жизнью из-за врожденной мягкости и Паррайл.

Пират с прогнившим носом потащил ученого к эльетиммке. Паррайл был без рубахи, весь грязный, но даже под грязью были видны ребра и синяки — свидетельства непрестанной жестокости. Ученый споткнулся и упал, но пират не дал ему встать на ноги и поволок по загаженной земле. Он бросил парня лицом вниз перед колдуньей, встал коленями на его ноги и вывернул ему руки за спину. Паррайл отчаянно закрутил головой, пытаясь избежать прикосновения женщины.

К моей невыразимой радости, боль исказила лицо эльетиммки, едва она дотронулась до него, но, увы, на ее крик сбежались другие колдуны.

— Кто ты? Откуда ты? С кем ты говоришь?

Я не знаю эльетиммского, но поняла их резкие вопросы, эхом заметавшиеся вокруг моих мыслей.

Ученый закутался в непокорность.

— Не скажу.

— Кто тебя научил? — Страх и ненависть проскользнули в вопросе эльетимма, но его Высшее Искусство разрезало Паррайла как нож.

Словно мелькнувшую страницу в открытой и тут же захлопнутой книге, я увидела ментора Тонина, наставника Паррайла в далеком Ванаме.

— Ты не можешь противиться нам. — Злое удовлетворение окрасило хор мыслей эльетиммов. Тот миг единства прошел, и все трое напали на ученого с безжалостным допросом.

— Кто ты?

— Где твои друзья?

— Кто предал Мьюрдарча?

Неужели мы так и будем на это смотреть? Я хотела встряхнуть Гуиналь за плечи, настоять, чтобы она вытащила оттуда парня, чтобы сделала что-нибудь, но я не посмела. Вдруг эти ублюдки насторожатся? Вдруг они поймут, что мы подслушиваем? Страх за себя и за Паррайла комом встал в моем горле, едкий, как желчь.

Бесцветный огонь на миг осветил реальность. Далекий частокол побледнел, и я отчетливо увидела «Эринго». Страшная боль от сломанной кости пронзила мое запястье, хотя я знала, что это не моя травма.

— Будь они прокляты! — Горькие слова Гуиналь вновь крепко привязали меня к ее воле. Я снова увидела частокол, увидела зверя-пирата, который выкручивал посиневшую руку Паррайла. Ученый зарыдал и начал биться головой о землю, слезы лились из его сощуренных глаз.

Все три эльетимма столпились как стервятники, вокруг парня, не дожидаясь, когда их добыча перестанет дышать. Безносый пират торопливо отполз, он явно испугался этих тощих чужаков. Обнимая сломанную руку, Паррайл свернулся в беспомощный комок, от его непокорности больше не было пользы.

Эльетиммы соединили руки. Вместе с ними и мы с Гуиналь явственно увидели обнаженную жизнь Паррайла. Дорогие воспоминания запорхали мимо меня, как цветные страницы, вырванные из драгоценной книжки детских сказок и рассыпанные по равнодушной земле. Паррайл был любимым ребенком, тем более что детские хвори унесли многих его братьев и сестер к чуткой заботе Полдриона. Его отец, скромный клерк в купеческом доме, экономил на всем, чтобы послать своего многообещающего сына в Ванам, мать утирала слезы, утешая себя, что все эти жертвы — ради ее любимца. Не ленивый и не богатый, студент Паррайл был на посылках у более денежных учеников, дабы иметь что-то на пропитание, но даже тогда ходил голодный, если какой-то заманчивый свиток или пергамент опустошал его кошелек. Гордость ментора Тонина согревала молодого ученого, поддерживала его уверенность в своих талантах, научила его выпутывать нити смысла из клубка суеверий и искаженных молитв — все, что Хаос оставил от эфирного знания.

Эти воспоминания колдуны разорвали на части, в отчаянии они искали то, что Паррайл знал, а они — нет. Терзаемый жгучей болью в руке, ученый лежал, беспомощный, и не сопротивлялся, когда они подвергли холодному изучению его первый визит в Келларин. Они увидели его нервным и возбужденным в группе ментора Тонина, Паррайл был захвачен тем, как сухая теория его исследований обретает плоть и кровь реальности. Но после нападения эльетиммов тот интерес сменился ужасом. Друзья и маги лежали мертвые со всех сторон, и никто, кроме Паррайла, не мог разбудить спящих колонистов. По дороге к спрятанной пещере Эдисгессета он призвал всю свою решимость и волю, чтобы победить малодушные сомнения.

Я с удивлением обнаружила, что Паррайл меня боялся, но это мимолетное впечатление исчезло как дым в пылающем огне его преданности Гуиналь. Изумленный ее красотой, ученый хранил в памяти ее спящее лицо, застывшее в тусклом свете пещеры, — такое, каким он впервые его увидел и какое парило сейчас перед всеми нами. Тот первый восторг сопровождал юношу постоянно. Каждое слово барышни было для Паррайла как милость, каждое ее действие выглядело доказательством ее благородства и добродетели. Даже его возвращение в Ванам не поколебало эту верность, и когда появился шанс вернуться, страстное желание ученого быть полезным своей госпоже окрашивало все его мысли и поступки.