– Ему заносят поднос с едой и уходят. Когда поест, бросает его здесь, – пояснил тот, кто открывал дверь.

– Вообще-то он смирный и обычно с ним никаких хлопот. Не разговаривает. Русского языка не знает…

Но вообще-то понимает кое-что. Как животное. Его, наверное, ничему не учили, – продолжил все тот же, не в меру разговорчивый охранник. – А вид у него, конечно, еще тот.

– Эй, Гоблин! – негромко крикнул он. – Гоблин!

Послышалось скрипение пружин. Кто-то вставал с кровати. Потом портьера отдернулась, и вышел…

Вышел…

Вышел огромный – метра два с половиной, может, чуть меньше, во всяком случае – широкий, – Николай казался самому себе подростком рядом с ним, – тяжелый… Подошел, взялся за прутья и, приблизив лицо, стал осматривать нового человека.

Кто-то из охранников громко сглотнул.

Огромное, бесформенное, явно дебильное лицо.

Губы, словно оладьи, сложенные в улыбку. Улыбку идиота. Эту физиономию, казалось, сначала топором вырубали, а потом долго исправляли погрешности обухом.

Гоблин явно не зря получил свое имя. Он стоял голый по пояс, так что можно было хорошо рассмотреть его огромные от природы мышцы, делавшие его фигуру поджаро-крупной. Естественно, все залито жиром, но в меру.

Глаза сверху вниз смотрели на Николая. Без мысли, без любопытства, спокойно и равнодушно. Казалось, его рассматривает нечто… Он не мог подобрать слов.

Так могла бы его рассматривать стихия, если бы имела глаза.., море, ветер, цунами… Сама смерть может так смотреть: равнодушно, не видя, с отсутствующей улыбкой…

Николай содрогнулся в душе. Не потому, что испугался, хотя и это нельзя было отрицать, просто впервые он видел рядом с собой бессмысленную, нечеловеческую мощь, антропоморфным образом сработанную и от этого еще более жуткую.

И в этот момент он понял, что должны были испытывать древние, видя в темноте дьявола, в чаще леса – лешего, в омуте ощущать, как водяной тянет их вниз.

Утерянные иррациональные страхи, восставшие в этом полумраке в образе стоявшего перед ним получеловека.

Николай повернул голову к охранникам, как и он, завороженно разглядывавшим Гоблина.

– Он хоть что-нибудь понимает или полный идиот?

– Унитазом научился пользоваться. Так что не полный. А вначале под себя ходил. Соответственно габаритам.

– Давно он здесь?

– Месяцев шесть. Его пару раз только и выпускали. Двоих разорвал, еще и крови напился. Этому его учить не пришлось. Может, он среди зверей вырос?

Среди медведей, например.

– Теперь не узнаешь, – сказал второй охранник.

Гоблин вдруг глубоко вздохнул – грудь, словно мехи, раздувалась, раздувалась!.. – повернулся и скрылся за портьерой.

– Вот и все. Теперь он не появится до ужина. Не понимаю, как можно решиться выйти против этого чудовища?

– Я сам не понимаю, – сказал Николай и вышел.

За ним последовали охранники.

– Заприте! – приказал Николай. – И возьмите свои автоматы. Я, пожалуй, лифтом поеду.

Он вызвал лифт и, ожидая, все же поглядывал за ребятками. Они угрюмо повесили автоматы на плечи, разумно не пытаясь снимать их с предохранителей, или передергивать затвор.

Лифт прибыл. Николай махнул рукой на прощание и унесся вверх, на свой этаж.

"Поздно как! – думал он, открывая дверь. – Наверное, часа два".

В гостиной он снял пиджак, отстегнул кобуру с пистолетом, снял с пояса нож в ножнах. Все оружие сложил на столик.

Прыгая на одной ноге, справился с брюками. Пошел в ванную, стянул плавки, залез под душ. Как всегда, горячая вода сняла усталость. Страшно захотелось.., пива? Нет, джин или водку с тоником. Успеется.

Завернувшись в халат и шлепая босыми ногами, прошел в гостиную. Взял из холодильника две банки джина с тоником. Плюхнулся в голубое кресло, вытянул ноги, тут же утонувшие в длинном ворсе ковра.

Открыл банку и стал пить. Взял на столике сигареты.

Он не помнил, его это сигареты или нет. Узнав какую он курит марку, ему все время приносили "Кэмел".

Это пачка была запечатана.

Николай допил банку джина, вскрыл еще одну, отхлебнул. Встал, по пути выключил свет и прошел в спальню.

Открыл балкон. Вышел. Хорошо! Теплая-теплая южная ночь. Море внизу шумит. Мелькнула совсем близко летучая мышь. Видимо, свет и тепло привлекают ночных насекомых, а те – летучих мышей.

Щелчком отшвырнул окурок и двумя глотками до, пил банку. Поставил ее на пол. Пластик перил слегка холодил ладонь. Далеко на горизонте светились огни большого судна.

Что ждет его завтра? "Ничего страшного", – легкомысленно подумал он и вернулся в спальню.

А когда упал в кровать, то вместо прохладной простыни погрузился в горячее, мягкое, упругое и обжигающее… Слова не нужны.

Он услышал легкий смешок, гибкие руки обвили шею, он сам обнял… Все было так, как он даже не ожидал…

Потом, когда пришло время разговоров, он понял, что это Нина. Разговоры разговаривать как-то опять не получилось. Лишь часа через два, когда дыхание успокоилось и мысли обрели стройность, Нина шепотом, на ухо, рассказала ему о своих планах.

Николай согласился, что придумано хорошо. С этими мыслями и со счастливой улыбкой на устах он заснул. Она тоже.

Утром Николай проснулся поздно, в десятом часу.

Точнее, в девять пятнадцать, если верить настенным часам. Нина спала рядом, сладко жмурилась во сне и тыкалась носом ему в подмышку. Николай осторожно дотянулся рукой до пачки сигарет на тумбочке. Сигареты он здесь не оставлял, скорее всего принесла Нина.

А может, принесли вездесущие сервисные работники. Пачка была новая, невскрытая. Пришлось трудиться одной рукой, потому что жалко было извлекать вторую руку из-под прелестной черненькой головки Нины.

Он лежал и курил, вспоминая прошлую ночь, их неистовое узнавание друг друга, и наслаждался утробным теплом разделенной постели, утренней тишиной, ленивым течением времени: завтрак можно заказать в любой момент, вся заваруха с чертовыми поединками начнется только к вечеру, во всяком случае, не раньше трех-четырех часов, как сказала ему вчера Нина.

Утренний ветерок выдувал легчайший тюль балконной занавески, и медленно, робко, но с непреодолимым упорством по полу крался к кровати опрокинутый солнечный квадрат окна.

Со спинки кресла небрежно свисало Нинино сиреневое платье, изгибом контура словно бы сохраняя текучую прелесть ее тела, сейчас так непосредственно ощущаемого им. А на столике рядом с кроватью, на столике, который можно было бы тронуть носком ноги, если вытянуть ее из простыни, небрежной горкой громоздился добытый за последние дни арсенал: автомат Калашникова, пистолет в наплечной кобуре, отличный нож в ножнах и этот американский, красиво литый по руке пистолет-пулемет "АГРАМ-2000" левого производства, что, впрочем, не имело никакого значения. Где-то внизу, невидимые для него, стояли туфельки, может, что-нибудь еще, вроде пояска, а в кресле, под брошенным платьем, или где-нибудь еще – колье, снятое вчера с ее шейки; все это такое трудносовместимое собрание предметов в этой комнате имело, конечно, свое значение, сейчас непонятное ему, но наполнявшее радостью. Он был исполнен блаженного чувства: это был ясный разряд неги, едва ли не силой оставляющий его в постели. Лучше этого ощущения ничего не могло быть на свете.