«Царь» пригласил послов за обеденный стол, где уже рассаживались его польские полководцы. Послы согласились и были удивлены обилием искусно приготовленных кушаний. И безгранично (кроме медовухи, водки, пенника, вишневой наливки) послов поили прекрасным рейнским вином. После обеда, в виде царского поощрения, «царь» вручил им по пять золотых талеров.

– Панове, я надеюсь вы уже забыли о начале нашего знакомства.

– Ваше Величество, вы можете быть совершенно в этом уверены.

Однако, приехав в Кромы, послы рассказали Ружинскому все подробности их приема у «Димитрия» – и начало, и конец.

«Ага, вернуть моих послов царю посоветовал Валавский, который, как выясняется, назначен московитом канцлером, – размышлял наедине с собой князь. – Но кто его накрутил с самого начала? Кто не желает моего сближения с этим подозрительным царем? Надо бы узнать».

На другой день князь Ружинский с отрядом самых преданных и отчаянных гусар въехал в Орел, чтобы выразить царю сочувствие по поводу пленения его жены.

Подъехали к простому, но просторному дому, который временно был царским дворцом. На крыльце обиталища царя охраняли четверо гусар из отряда Валавского. Вокруг дома расхаживали севрюки с бердышами и саблями. Поодаль виднелась коновязь. Возле коновязи стояли, опираясь на копья, несколько казаков.

На вопрос «где царь?» Ружинскому ответили: «В бане парится».

Князь знал, что московиты парятся в бане по субботам. «Почему “Димитрий” делает это ежедневно? Непонятно. Или это устроили нарочно, чтобы издеваться надо мной?»

Ружинский безумно разозлился. Его польский гонор, княжеская и гетманская спесь (а гетманом он назначил себя сам) не давали ему покоя. В сопровождении двух десятков преданных гусар он ввалился в дом, служивший дворцом, и дальше в горницу, где стояло кресло с позолоченными завитушками и бархатной подушкой, заменявшее трон. Гремя саблями, громко переговариваясь и позволяя себе хохотать по разному поводу, поляки Ружинского расселись на лавках вдоль стен. Сам Ружинский занял место, наиболее близкое к «трону».

Через полчаса вошел «Димитрий» с красным, потным лицом. Его сопровождали окольничий Рукин и Меховецкий, бывшие с ним в бане.

Кто-то из русских приближенных «Димитрия» стал требовать, чтобы поляки вышли из помещения, а вошли снова, когда «царь» займет место на троне. Но поляки решительно отказались. «Царю» пришлось пройти на свое место, почти проталкиваясь среди них.

Наконец он сел в кресло, принял надменный вид, положив ладони на подлокотники. Одет он был в полосатый из дорогой бухарской ткани халат, отороченный лисьим мехом. На голове серебристая, шитая красным узором, тюбетейка. За поясом торчит рукоять кинжала, украшенного золотым гербом. Позади стали русый, прилизанный маслом, как дьяк, Александр Рукин, пан Меховецкий в военном польском кунтуше и широкоскулый, широкоплечий громила сердюк в малиновой рубахе и таких же шароварах, в белой овчинной безрукавке. Он стоял как идол, весь увешанный кривыми метательными кинжалами, у бедра татарская сабля, в правой руке огромная алебарда, острием почти подпиравшая потолок.

– Ваше Величество, позвольте благодарить вас за прием и за то, что могу выразить сочувствие вашему горю, а именно продолжающемуся пленению вашей жены захватчиком престола Шуйским. Благоволите допустить меня до вашей монаршей руки. – Ружинский подошел к трону и, склонившись, поцеловал «царю» влажную после бани руку.

И самозванец, и все присутствующие в горнице были явно озадачены поведением гордеца, потомственного польского князя Ружинского. А сам князь, человек проницательный и в глубине души стремящийся к манящим лучам высшей власти, прекрасно понимал: этот молодой, довольно благообразный лицом и почему-то по-татарски одетый «царь», конечно, никакой не сын Ивана IV, и не «первый» самозванец Лжедимитрий, но это человек бесспорно отмеченный лучами той самой власти. Судьба его такова, что на него указал перстом некто (Бог или дьявол?) – и совсем не чудо, если через неопределенный срок он будет под колокольный звон в Московском Кремле. Были такие же в давно прошедшие и будут в будущие века явившиеся ниоткуда люди, которым суждено становиться королями, царями, императорами, великими завоевателями мира.

– Ясновельможный князь, благодарю вас за сочувствие. И за то, что вы готовы поддержать мою войну с Шуйским за отеческий престол. Прошу вас и ваших людей к столу. Окольничий сейчас распорядится. Мы поговорим за приятным угощением о важных делах.

Вскоре стол во всю обширную горницу был уставлен снедью и хмельными напитками. «Димитрий» и князь Ружинский уселись друг против друга. Гладко причесанные отроки в чистых рубахах подносили гостям еду на деревянных подносах, ставили новые баклаги и кувшины, заменяя порожнии.

– Ваше Величество, позвольте поднять чашу за ваши будущие победы, – провозгласил князь, поднимая объемистый, из тяжелого серебра, кубок с романеей. Он хотел даже встать и жестом поднять своих шляхтичей.

– Не вставайте, князь, и не тревожьте усталых воинов. Будем пировать, как союзники, заключившие содружество, – радушно сказал «царь». Они пили и ели, продолжая беседовать.

– Что там за рокош в Кракове? – спросил «Димитрий», он говорил по-польски свободно.

«Вот еще задача, – быстро подумал князь. – Откуда такое владение польским? Жил у нас, что ли?»

– Это мятеж против правления нынешнего короля, – пояснил Ружинский. – Так сложилось, что я оказался одним из возглавивших тот самый рокош. Вместе с паном Лисовским.

– Оказывается, королю в Польше тоже не сладко.

– Да, во всякое время у него могут быть тревоги.

– И мне нелегко, – вздохнул «Димитрий». – Мои права на наследственный трон захватил выскочка.

– Сигизмунду повезло больше, Ваше Величество. Мы, участники противостояния королю, потерпели поражение. Большинство сейма оказалось за него. А меня и еще нескольких несогласных с Сигизмундом приговорили к изгнанию.

– Не хотел бы я оказаться на месте короля. Ведь всякий арцыбискуп[75] может ему перечить. Всякий пан, имеющий влияние, может с ним не соглашаться.

– Что ж, такова жизнь. Польша, а собственно – Речь Посполитая, есть республика. Король выборное лицо.

– К сожалению, не всегда. Вот сейчас на русском троне Шуйский, он не царского рода. А до того, после смерти брата моего Федора, был вовсе худородный Борис Годунов. Он послал убить меня, бывшего еще в семилетнем возрасте. Вот с того все у нас и началось.

– Я знаю об этом злодеянии. Счастье, что вас спасли милосердные люди. Бог все равно, несмотря на происки захватчиков престола, на вашей стороне, государь. Вы коронованы, вы спаслись от заговорщиков, и теперь с войском, с преданными вам друзьями, отстаиваете отеческий трон, принадлежащий вам по праву.

Застолье в «царском дворце» закончилось благополучно. И «царь», и князь Ружинский остались довольны своим разговором. Даже шляхтичи, изрядно набравшиеся хмельного, не устроили свары между собой или с кем-нибудь из присутствующих московитов. Хотя, по их тогдашнему правилу и разумению, любое не понравившееся соседу слово или косой взгляд могли расцениваться как попрание чести. Сабли выхватывались молниеносно. Всякие споры и веселые застолья нередко кончались поединком, кровью, а то и смертью кого-нибудь из удалых задир.