Деятельность комитета подробно описана в воспоминаниях В.А. Авербаха, представителя предпринимателей и директора многих промышленных корпораций:

   «Министерство труда было явно меньшевистским по составу его руководства и привлекало к работе ученых, зарекомендовавших себя последовательными марксистами... Широкая эрудиция последних позволяла им подкреплять свои аргументы ссылками на зарубежные законы и обычаи, решения съездов и т. п. Отчеты, предшествовавшие рассмотрению проекта закона, тщательно готовились. Было ясно, что все продумано заранее. Наши заклятые враги, члены рабочей фракции комитета, были вооружены до зубов. Когда на первом заседании на нас обрушились формулы, цитаты, имена и названия, причем с необыкновенной легкостью и даже не без изящества, мы были разгромлены еще до начала битвы»1. Что представители российской буржуазии могли противопоставить защитникам рабочих? Почти ничего, признает Авербах. «Тщательно скрывая подавленность и понимая недостаток собственной подготовки, мы пытались компенсировать его красноречием и искренностью». Избегая дискуссии о сущности проектов, предприниматели подчеркивали их «несоответствие военному времени». «В тот момент решительную борьбу можно было отложить на потом, но бежать от этих вопросов означало бы признать свое поражение». Совет представителей торговли и промышленности создал специальную секцию труда. Та начала лихорадочно собирать материалы, готовить отчеты, записки и меморандумы, составлять комментарии к проектам законов, готовить собственные проекты и т. д. «Мы почувствовали себя вооруженными, – признается Авербах, – но, конечно, не могли надеяться победить наших оппонентов, которые потратили на подготовку годы. Мы должны были вооружиться, чтобы взрывы шрапнели, начиненной формулами, цитатами и именами, не посеяли панику в наших рядах».

   Постепенно представители работодателей почувствовали слабые места оппонентов. «Все проекты, поступавшие в Комитет по вопросам труда, предусматривали значительные расходы из государственной казны, а еще чаще – из национальной экономики» (то есть от самих промышленников). Поэтому капиталисты начали подсчитывать, «сколько каждое «завоевание революции» будет стоить стране»; эти подсчеты «вызвали панику у наших противников». Даже такие бесспорные вещи, как выплата пособий по болезни, инвалидности или старости, «против которых мы не возражали, – пишет Авербах, – заставляли нас пожимать плечами, когда вставал вопрос о том, откуда взять средства для повсеместного внедрения данного закона и при этом не вызвать полного развала экономики».

   Изо всех проектов законов, рассмотренных Комитетом по вопросам труда (о свободе стачек, восьмичасовом рабочем дне, ограничении труда детей, пособиях по старости и нетрудоспособности, биржах труда и т. п.), законами стали только два. «Абсолютно безвредный» закон о трудовых биржах и закон о пособии по болезни (основанный на «гентской системе», возлагающей половину затрат на работников и половину на работодателей) споров не вызвали. Но для революционного периода такой результат был ничтожным. «Другие проекты, подвергнутые беспощадной критике, отправлялись в шкаф министра труда и больше оттуда не вынимались». Настроение работодателей хорошо иллюстрирует то, что они называли неограниченное право на забастовку «антиобщественным». Запрет детского труда на фабриках объявлялся «противоречащим суровой реальности», предложение об ограничении труда подростков в сельском хозяйстве – «курьезом». Авербах, с удовлетворением отмечающий эти победы группы работодателей, прекрасно знает, кому пошло на пользу это упрямство российской буржуазии. Данные проекты, пылившиеся в разных шкафах, «после победы большевистской революции были использованы Советским правительством либо в их первоначальном виде, либо в том виде, в котором они были предложены группой рабочих Комитета по вопросам труда». Разве после этого приходится удивляться росту авторитета большевиков в рабочей среде? Лучшим союзником последних было сопротивление российской буржуазии, которая благодаря существовавшему в комитете паритету успешно торпедировала его работу.

   Второй стороной промышленного вопроса была организация контроля за производством. Раскол коалиции произошел уже на первом этапе обсуждения этой проблемы. Министр торговли и промышленности А.И. Коновалов, один из наиболее прогрессивных представителей своего класса, не смог выдержать давления со стороны. 11 мая он со Скобелевым и Терещенко пришел к выводу, что государство должно обложить чрезмерную прибыль от производства военной продукции суровым налогом, направить специальных правительственных комиссаров для управления заводами, на которых конфликт труда и капитала был особенно острым, создать государственные органы наблюдения за производством, а некоторые заводы полностью национализировать. Через неделю состоялась его отставка, наделавшая много шума. Поводом для нее стало то, что государственный контроль за производством должна была осуществлять сеть специальных комитетов по образцу тех, которые уже действовали в кожевенной промышленности, с условием их демократизации. «В условиях современной российской реальности введение демократических органов, – заявлял Коновалов, – приведет к тому, что на наиболее развитые заводы придут люди без экономического опыта, после чего вместо улучшения начнется разруха». Если бы эти обветшавшие доводы принимались во внимание, то ни одна страна не смогла бы перейти от авторитарного бюрократического режима к современной парламентской демократии. Опыт приходит с практикой; конечно, новые общественные слои, пришедшие к власти, были менее опытными, чем старая бюрократическая каста. Этот обычный, но быстро излечимый недостаток компенсировался повышенной инициативой и свободой от рутины. Переход от тирании фабрикантов к общественному и государственному контролю был не менее легким, чем переход от монархии к парламентской республике.

   Отставка Коновалова совпала с приездом в Россию английского министра труда Артура Хендерсона. Этот прогрессивный европеец был крайне удивлен чисто азиатскими предрассудками наиболее передовых представителей российской буржуазии. На приеме в Московской торговой палате Хендерсон сказал: «Вам следовало бы знать, что вся промышленность, работающая на снабжение армии, подвергается жесткому контролю со стороны английского правительства, но при этом никаких конфликтов с рабочими не происходит... Интересы государства должны стоять на первом месте... Не думайте, что это социализм, – добавил он. – Это просто временная необходимость в условиях, когда страна сражается за свое существование и территориальную целостность». В заключение Хендерсон упомянул об обратной стороне медали: «Когда началась война, мы попросили рабочих временно отложить борьбу за их права, и они сделали это в интересах государства. Иногда они работали по семь дней в неделю без выходных и праздников».

   Слова Хендерсона вызвали горячий отклик у представителей многих предприятий с преобладанием английского капитала[15]. Они жаловались на бедственное положение промышленности и поведение рабочих не меньше своих русских коллег, но вместо использования старых азиатских методов применили европейские. Их владельцы обратились к правительству с петицией «внедрить на их предприятиях государственный контроль по образцу контроля, используемого в Англии». Это заявление произвело сильное впечатление на прессу, общество и правительственные круги. Левая пресса (эсеровское «Дело народа») назвала это «уроком российским промышленникам». Однако буржуазная пресса подчеркивала тот факт, что «государственный контроль, используемый в Англии» лишил рабочих права на забастовку, и настойчиво спрашивала, согласятся ли на это российские рабочие организации и социалистические партии. Конечно, ответ мог быть только отрицательным. Английские рабочие могли с удовлетворением говорить о своих «завоеваниях