военного времени», добавившихся к довоенному высокому уровню жизни. Но о русских рабочих сказать то же самое было нельзя. Если бы Временное правительство решило ввести демократический контроль над предприятиями, его главным результатом для рабочих стало бы регулирование реальной заработной платы. Тогда забастовки, которые являлись единственным средством защиты уровня жизни рабочих от его автоматического снижения за счет инфляции, тоже прекратились бы.

   10 мая российские промышленники, недовольные самим фактом того, что социалисты вошли в правительство, направили туда большую делегацию во главе с председателем Совета съездов представителей торговли и промышленности, бывшим царским министром Кутлером. Эта делегация попыталась доказать, что требования более высокой заработной платы грозят поглотить весь промышленный капитал. Она умолчала о том, что величина этого капитала была определена в довоенных ценах, а величина заработной платы, вздутой за счет инфляции, – в военных. Затем она попыталась напугать Временное правительство предсказанием всеобщей убыточности и закрытия заводов, после чего государство будет вынуждено их национализировать, не получив взамен ничего, кроме дефицита. Не оставляя сомнений в том, что речь идет о локауте, Кутлер выложил карты на стол и сказал о том, что «рабочим нужно преподать урок», который положит конец их стремлению получить «привилегии за счет общества и национальной экономики в целом».

   Министры-социалисты Скобелев и Церетели с цифрами в руках легко доказали, что эгоистические личные интересы промышленников привели к огромной прибыльности военной продукции и снижению уровня жизни рабочих. Чернов разоблачил спекулятивный характер предъявленных расчетов и предостерег от «бесстыдных экспериментов» с локаутами, которые в революционный период могут оказаться смертельно опасной игрой с огнем. В этих переговорах даже Коновалов поддержал объединенный фронт обоих крыльев Временного правительства и выразил протест против замаскированных угроз работодателей, однако после обвинения в измене своему классу тут же подал в отставку.

   Отставка Коновалова показала, что российская буржуазия не способна на сотрудничество с умеренным социалистическим крылом, о котором говорил Хендерсон. Ни один видный промышленник или специалист не пожелал занять его место. И тут умеренные социалисты оказались перед дилеммой. Следует ли им махнуть рукой на коалицию с политическими представителями торговли и промышленности или ради сохранения коалиции отказаться от разработанной социалистами широкой программы перестройки? В результате они дрогнули и уступили. Последствия этой уступки оказались поистине роковыми. Они отказались от идеи публикации специальной правительственной декларации, подготовленной в двух вариантах (социалистическом и буржуазном) Скобелевым и Степановым. В обоих вариантах говорилось о «необходимости коренного изменения экономической жизни страны и внедрения государственного контроля и регулирования». В обоих предлагалось объединить частные предприятия в синдикаты под наблюдением государства. Вместо этого правительство издало обращение министра труда к рабочим, призывавшее их к самодисциплине, самоограничению и многим другим хорошим вещам. Изумленные рабочие стали спрашивать, что именно Временное правительство собирается делать с промышленностью помимо чтения трудящимся изъеденных молью проповедей. Это было главной слабостью Временного правительства: вместо принятия мер по изменению законодательства и управления оно использовало их заменители – призывы и заклинания.

   Но полного разгрома всех попыток принять новое трудовое законодательство предпринимателям было недостаточно.

   Через своих наиболее воинственно настроенных лидеров фон Дитмара и Тикстона промышленники потребовали, чтобы правительство «подтвердило всему населению, что все законы, не отмененные декретами Временного правительства, продолжают действовать и что за их нарушение предусмотрено наказание». Они пытались воспользоваться тем, что пересмотреть все царское законодательство, складывавшееся веками, сразу невозможно. Кроме того, работодатели выразили сомнение в праве Временного правительства решать наиболее острые конфликты между хозяевами и рабочими. В противовес петроградскому соглашению о введении восьмичасового рабочего дня и попыткам распространить его на всю страну декретом Временного правительства Московская торговая палата заявила:

   «Вопрос о восьмичасовом рабочем дне не может быть решен по взаимному согласию работодателей и рабочих, так как является вопросом государственной важности. В его решении заинтересовано все население, а потому он не может быть предметом временного законодательства, но должен решаться в соответствии с волей народа хорошо организованными законодательными органами... Представители промышленности не считают возможным решить этот вопрос в ближайшем будущем, но склонны пойти навстречу интересам рабочих»2.

   Если Временное правительство не полномочно решать фундаментальные проблемы трудового законодательства, а все старое законодательство не отменено и остается в силе, то результат ясен. При Временном правительстве рабочие должны жить по старым царским законам, подчиняясь всем требованиям фабриканта и уповая на его «склонность пойти навстречу интересам рабочих».

   Промышленники не собирались соблюдать даже такие слабые зачатки нового трудового законодательства, как закон о создании фабрично-заводских рабочих комитетов. Согласно этому закону (№ 9а), такие комитеты обладали полным правом защищать перед администрацией интересы рабочих «в вопросах, касающихся отношений между работодателями и рабочими, в том числе размеров заработной платы, часов работы, правил трудовой дисциплины и т. д.». Но этого «и т. д.» работодатели признавать не желали. Противореча явному смыслу этого перечисления, они доказывали, что вопросы найма и увольнения к нему не относятся. Многие владельцы отказывались позволять членам комитета присутствовать при найме рабочих. Хотя в законе № 15 четко говорилось, что все споры относительно его применения должны рассматриваться согласительной комиссией, работодатели поставили ультиматум с требованием сделать исключение для вопросов найма. Ассоциация промышленников Южного экономического района заявила, что «промышленность сможет продолжать существовать только в том случае, если найм и увольнение рабочих и служащих останутся исключительным правом работодателя». Всероссийская конференция ассоциаций промышленников потребовала «прекратить вмешательство фабричных комитетов в сферу компетенции фабричной администрации». Предприниматели Урала заявили, что «ни одна фабричная администрация не признает никаких комитетов и комиссий, что у фабрики есть хозяин и он будет делать на ней что хочет. Что же касается контроля правительства и общественности, то промышленники его не признали и никогда не признают»3.

   К посредничеству Совета рабочих депутатов, безболезненно решившего вопрос восьмичасового рабочего дня, теперь относились с открытой враждебностью. На Ростокинской фабрике Керзона владелец отказался иметь дело с представителем Совета рабочих депутатов, приглашенным рабочим комитетом в качестве «умиротворителя»; он заявил, что «не узнает его», и с револьвером в руке выгнал с фабрики как «самозванца». Еще раньше ассоциация владельцев металлургических заводов объявила своим членам, что «новые комиссии, сформированные Советами рабочих и солдатских депутатов, самовольно присвоившими власть и права законных органов, не могут быть допущены на предприятия». Началась кампания против выборных рабочих представителей, которые при выполнении своих обязанностей были вынуждены часто отвлекаться от работы. Совет объединенной промышленности решил, что «в случае систематического отсутствия на фабрике такой человек перестает быть рабочим и в соответствии со статьей 104 никем не отмененного закона о промышленности может быть исключен из списка работников фабрики». Администрация Богословских шахт объявила,