угасло, но следующий вопрос он задает чуть более сдержанно. – А ты когда-нибудь любила?

Я отвечаю не сразу.

– Точно не знаю, – говорю я наконец. – А ты?

– Может быть.

Лен берет мою руку, проводит пальцем по линиям на ладони. Это его как будто успокаивает, но меня, наоборот, возбуждает.

Я мягко убираю ладонь.

– Как ты думаешь, можно всю жизнь прожить – жениться, завести детей, состариться – и ни разу по-настоящему не влюбиться?

– Наверное, чаще выходит, что люди просто разлюбили друг друга.

– Я не знаю, любили мои родители друг друга хоть когда-то. Мама вышла за папу, чтобы попасть в Америку.

– Она тебе рассказывала?

– Ага, она это постоянно повторяет.

Я решила поведать Лену историю, которой мама любит делиться, – о том, каким паршивым парнем по переписке оказался папа. Он уже жил в Лос-Анджелесе, ему предоставили убежище как беженцу прямиком из Вьетнама, а мама в то время застряла в Китае. Так что когда ее тетя сказала, что приятель в Америке познакомился с китайцем из Вьетнама на уроках английского для мигрантов, они организовали знакомство. Сначала он написал несколько сухих писем, на которые мама ответила (приложив фотографию), но потом, что совершенно поставило ее в тупик, от папы перестали поступать весточки. Это ввергло всех (A Gūng, A Pòh, разных моих тетушек и двоюродных бабушек) в панику, потому что мама должна была стать первым звеном в цепочке миграции в золотую страну. Что случилось? Она ведь самая красивая в семье! Если уж она ему не понравилась, какие шансы у остальных? В конце концов несколько месяцев спустя пришел ответ. «Извини, что долго не писал, – объяснял папа, – просто шел баскетбольный сезон, по телевизору шли прямые трансляции матчей».

Лен складывается пополам от смеха.

– Надо запомнить эту фразу.

– В общем, – говорю я, – так мои родители и познакомились.

– Если тебе станет от этого легче: мои родители поженились, потому что я стал для них несчастным случаем.

– Что, правда?

– Ага. Они были слишком молодыми. Папа был на втором курсе в Колумбийском университете, а мама только собиралась поступать на юрфак. Но папины родители убежденные католики, так что они хотели меня оставить. Мама говорит, ее капитуляция перед консерватизмом будет ненапрасной, если я поклянусь, что всегда буду поддерживать право женщины на аборт.

Теперь уже я покатываюсь со смеху.

– Она рассказала тебе такое?

– Да, так что у нашей семьи тоже не самая романтическая история.

– Ну, твои родители и сейчас вместе.

– Ага.

– И мои тоже.

Лен опять взял меня за руку, но теперь я чуть сжимаю его пальцы в ответ.

Потом у меня гудит телефон.

– Блин, – говорю я. – Кстати, о птичках: скорее всего, это мама.

Когда я беру трубку, в мамином голосе слышно отчаяние, хотя, скорее всего, она ждала меня на школьной парковке не больше двух минут.

– Элайза! Ты где?

– Извини, – говорю я, – эм, надо было встретиться после школы, сможешь забрать меня у дома одноклассника?

– Почему ты не напомнила?

– Извини, извини, я забыла.

– Где?

– Там же, где в прошлый раз.

Я отключаюсь, но мамино волнение передается мне, так что я в спешке начинаю собирать вещи. Потом я вдруг вспоминаю, что на мне до сих пор платье богини Правосудия.

– Где можно переодеться? – спрашиваю я Лена.

– Хоть здесь.

Когда я устремляю на него возмущенный взгляд, он смеется и добавляет:

– Или в ванной, она в конце коридора.

Заперев дверь, я быстро стягиваю платье, скатываю его в комок и запихиваю в рюкзак. Но тут, увидев свое отражение в зеркале, я понимаю, что надо привести в порядок лицо, а именно оттереть помаду, которая, кто бы мог подумать, оказалась поцелуеустойчивой. «Спасибо тебе, Серена», – думаю я, брызгая в лицо холодной водой. А еще я вспоминаю, что волосы у меня заплетены венком, что само по себе вроде безобидно, но только вот я не из тех девочек, которым подруги в школе делают косички, а мне не хочется давать маме дополнительных поводов допрашивать.

По пути обратно в комнату Лена я вынимаю из прически шпильки. Он по-прежнему лежит на кровати, читая «Приличные женщины редко творят историю».

– У тебя что, своих книг нет?

– Твоя кажется интереснее.

Впрочем, сейчас он только притворяется, что читает. Я сажусь на край кровати и расплетаю косу – бесцеремонно распутываю пряди пальцами, хотя и знаю, что он смотрит.

– Тебе очень идет с распущенными, – говорит он, когда я все расплела.

Щеки у меня теплеют. Мне непривычно слышать такие прямые слова от парня, да к тому же от Лена. Признаю, от этого меня охватывают эйфория и внезапный страх все потерять. Ощущение похоже на то, когда на языке лежит трюфель «Линдт», вкусом которого можно наслаждаться, только пока он тает. Вот он, мужской взгляд, понимаю я. Он одновременно чудесный и пугающий.

Я вскакиваю, собираю волосы в пучок.

– Если ты заметил, – говорю я Лену, – то мама точно заметила бы.

Внизу, у двери, я пытаюсь обуть кроссовки, но при этом не садиться, не откладывать книги и не снимать рюкзак. В процессе я прыгаю на одной ноге и дрыгаю другой, силясь всунуть пятку.

Лен забирает у меня книги, и задача становится намного проще.

– И что же… – начинает он, прислонившись к перилам в прихожей, – что будет теперь?

Я стараюсь не смотреть на него.

– Не знаю, – отвечаю я и забираю свои книги. – А ты как считаешь?

Лен рассматривает плитку на полу.

– Ты, наверное, права, – произносит он. – Даже если я откажусь быть главредом, наверное, надо нам немного… остыть.

Клянусь, в этот момент я потеряла остатки разума, потому что, хотя он и говорит в точности то, что, как мне кажется, он и должен говорить, но слышать я хочу совсем другое.

– Ладно, – соглашаюсь я, сглатывая. – Спасибо еще раз, что освободил меня от наказания. Наверное, с меня причитается.

– Забей.

Теперь обе кроссовки обуты, и я не знаю, куда себя деть.

– Ну, – говорю я, протягивая ему руку, – перемирие было очень приятным.

Лен чуть заметно улыбается.

– Тогда до следующего боя, – отвечает он, занося руку, как будто собирается от души пожать мою ладонь. А потом притягивает меня к себе и целует.

Когда снова гудит телефон, объявляя, что мама подъехала, у меня уже не остается времени на вопросы.

– Пока, – выдыхаю я и пячусь.

– Пока, – отзывается Лен, и я выбегаю за дверь.

27

Нет на свете более действенного средства очнуться от томных чувств (хотя всего несколько минут назад, пока ты усердно целовалась с парнем, казалось, что