Лен смеется.

– Она ведь и правда больше подходит, – замечает он. – Ты ведь и сам знаешь.

– Чувак, даже я подхожу больше, чем ты. Но дело-то не в этом.

– Надо было тебе баллотироваться, ОʼКаллахан. Ты упустил свой шанс.

Тим складывает руки на груди и с легким смешком говорит:

– Точно, прошляпил!

Через какое-то время они начинают обсуждать, как в этом сезоне играют «Доджерс», и я перестаю слушать их разговор. Потом у меня в кармане гудит телефон.

Хочешь прийти ко мне сегодня?

Я прячу мобильник под партой и стараюсь не улыбаться.

Я: Что будем делать?

Лен: Алгебру, конечно.

Он на меня не смотрит, но вовсю ухмыляется, глядя на экран своего телефона. Я не знаю, как точно назвать это чувство, но оно похоже на то, когда ты одета в ужасно бесячий свитер, от которого все чешется, но зато он будто согревает тебя изнутри.

Если честно, мне с тобой алгебру делать проку мало. Просто чтобы ты знал.

Он чуть улыбается в экран, но эта улыбка адресована мне. Лен печатает ответ и прячет телефон в карман.

Хорошо, тогда давай не будем делать алгебру.

Он слезает со стола.

– Пойду поем.

– Ага, я тоже. – Тим забрасывает рюкзак на плечо и, проходя мимо моей парты, говорит: – До скорого, Элайза.

Лен, идущий следом, поднимает ладонь, будто вспомнив, что надо попрощаться, только после того, как об этом запоздало сообразил Тим.

– Пока.

Я смотрю, как они исчезают за дверью, и редакция кажется не такой живой, как всего несколько секунд назад.

Боже, да что со мной творится?

Мой телефон снова вибрирует, и я хватаю его так, словно Лен не писал мне несколько дней.

Будем делать, что ты захочешь.

В этот момент в класс вприпрыжку вбегает Касси, как обычно с фотоаппаратом на шее. Во время нулевого урока она была на задании, так что я ее не видела со вчерашнего дня. Я замечаю, что у нее на груди до сих пор красуется значок «Я ЗА ФЕМИНИЗМ».

– Привет, Элайза! – Она улыбается мне до ушей. – Ох, как я рада, что тебя поймала. Я хотела показать тебе фотографии с акции протеста.

Она плюхается за компьютер. Куртка у нее вся наперекосяк, учебники валятся из рук, пакет с перекусом она роняет на пол. Но фотоаппарат Касси снимает с шеи и кладет на стол очень бережно, словно младенца.

– Мне надо загрузить утренние снимки, – объясняет она, подключая фотоаппарат к компьютеру. – А вчерашние я уже сюда перекинула.

Я пододвигаю стул поближе, и она открывает папку.

– Ого, – говорю я, когда на экране начинают сменяться кадры. – Они реально крутые, Касси.

И это правда. Яркие солнечные снимки: вот мы собрались в школьном дворе, все улыбаются, кричат, держат плакаты. Учителя любопытно выглядывают из открытых дверей. Есть еще, конечно, и мои портреты: вот я иду в повязке на глазах между Вайноной и Сереной, забираюсь на стол, воздеваю меч.

Никогда в жизни я не выглядела такой дерзкой.

– Это было так мощно, Элайза! – говорит Касси. – Я горжусь, что там была. Я никогда не фотографировала для «Горна» настолько волнующего события!

– У тебя потрясно получилось!

Она, похоже, польщена моей искренней похвалой, но качает головой:

– Да ладно, я просто фотографировала. А вот ты сделала что-то по-настоящему сто`ящее.

Тут я чувствую кислятину во рту.

– Ничего я такого не сделала.

– Да ты что? – Касси возмущенно указывает на экран компьютера, на котором как раз отображается мой портрет крупным планом. Уложенные венком косы поблескивают на солнце. – Ты не побоялась отстаивать свое мнение, – говорит она. – Мало у кого на такое хватит смелости.

Я ерзаю на стуле, с каждой минутой мне становится все хреновее.

– Ну не знаю. В итоге-то я сдалась.

– Да нет же, ты пошла наперекор доктору Гуинну! – восклицает Касси. – Ты не позволила наказать всех просто за то, что они хотели быть услышанными. Вы по-настоящему боролись против патриархата!

Я едва сдерживаюсь, чтобы не заблевать компьютер.

Мне с трудом удается встать и пробормотать, что надо забрать вещи из шкафчика перед уроком. Потом я быстро хватаю рюкзак, машу Касси и линяю из редакции.

Пока я бегу через школьный двор, я будто бы заново и в очень резкой форме знакомлюсь с тем, какой мир вокруг меня жесткий: неровный асфальт под ногами, безжалостно палящее солнце, обжигающее лоб, неистовый шум толпы обедающих. Вопросы, о которых я старалась не думать, теперь окружают меня плотным кольцом. Вдруг, когда Лен откажется от должности, все узнают, что мы с ним мутили? А что, если он не откажется? Будем ли мы тогда и дальше мутить?

И неужели мы с ним только лишь мутим? По моим ощущениям, это что-то другое, но я сама не знаю, как это лучше назвать. Когда со мной в последний раз случилось что-то подобное, мы с Бертрамом вообще мало продвинулись. Я никогда не была чьей-то девушкой. Хочу ли я быть девушкой Лена?

От этой мысли внутренности мои сжимаются по меньшей мере тремя разными способами.

Я достаю телефон и перечитываю последнее сообщение от Лена. «Будем делать, что ты захочешь». Мое сердце, естественно, при виде его трепещет. Но ему-то легко так говорить, легко быть галантным и уступчивым. Потому что, если правда вылезет наружу, не на него навесят ярлык из-за этой единственной ошибки. Нет, это мне надо держать все в тайне. Ведь люди будут говорить, что именно я пошла по наклонной.

Я скорее печатаю сообщению Лену, пока не успела передумать.

Спасибо, но я пас.

Он отвечает почти мгновенно.

Вот как? Это почему?

Чтоб тебя, Лен.

Потому что, когда прихожу к тебе домой, все только сильнее запутывается.

А я и так уже запуталась – дальше некуда.

30

К несчастью, я забыла, что наша группа по постановке «Макбета» должна собраться сегодня после уроков, поскольку выступать мы будем уже совсем скоро, в понедельник. Лен, видимо, тоже запамятовал. Кто бы мог подумать, что о репетиции мне во время английского напомнит Райан

– Сегодня поедешь к Лену? – спрашивает он, задерживаясь у моей парты.

Я подпрыгиваю на стуле сантиметров на двадцать. И только через несколько секунд до меня доходит, что он имеет в виду.

– О. – Мое лицо загорается. – А это обязательно? Мы ведь все выучили свои реплики, так?

– Ты сама говорила, что нам