– Думаю, что, когда она родила меня, было примерно то же самое. Она такая: «Ага, ну вот, живот растет, наверное, там ребенок, ну что ж, продолжаем жить дальше». Ни за что я никогда не буду такой, как она. Лучше тогда уж вообще не жить. Мама не живет. У нее как будто вообще нет чувств…

Лу снова отпивает из бутылочки. Придвигается ближе к Альбину, их плечи теперь соприкасаются.

– Если бы не Соран, я бы сбежала в Лос-Анджелес.

Вид у нее очень решительный. Лу смогла бы добраться в США, ни разу не испугавшись.

– Возьми тогда и меня с собой. Я тоже не хочу здесь оставаться.

«Не хочу без тебя». Но сказать это он, конечно, не может.

– Хорошо, возьму.

– А ты уверена, что правда хочешь туда поехать? Говорят, там вовсе не так холодно, как здесь.

Лу смеется:

– Знаю. Очень жаль.

– Да. Холод и мрак – это полный восторг.

– Представь, что мы это сделаем, – продолжает девочка. – Представь, что мы действительно возьмем да и уедем. Что тогда скажет мама?

– Ага, ну вот… – отвечает Альбин, и на этот раз Лу смеется во весь голос.

Дан

Дан все еще стоит у окна в караоке-баре. Никто его пока не обнаружил. В том числе Пер и Хенке, которые заходили и явно кого-то искали. Может быть, и его. Видимо, подруга Александры вернулась в каюту и увидела тело. Наверное, все уже поняли, что это сделал он. Видели в камерах наблюдения, как он совсем недавно выходил из ее каюты. Эта мысль Дана совсем не пугает. Наоборот, возбуждает. Он старается сохранять спокойствие, но тело не может устоять на месте. Каждая клеточка наполнена энергией.

Юхану пришлось продолжить развлекать публику в его отсутствие. Он стоит на сцене в своей дурацкой футболке – ему это явно в тягость – и спрашивает поджаренную в солярии алкоголичку, как ее зовут. Фредерика. Она из Салы. Да, ей очень нравится круиз. Еда такая вкусная. И море очень красивое. И она споет свою любимую песню Уитни Хьюстон.

Юхан уходит со сцены и видит Дана у будки диджея:

– Ты вернулся. – На лице Юхана написано облегчение.

– Да.

– Все в порядке?

– Никогда не чувствовал себя лучше.

Юхан кивает и ставит песню «I wanna dance with somebody»[13]. Тетка кружится на сцене, выпячивая свою плоскую задницу.

Дан замечает, что Юхан смотрит на его руку. Гладкие чистые костяшки пальцев.

Тетка начинает петь, если это можно назвать пением. Дан закрывает глаза. Погружается глубже в ощущение – здесь очень много разных чувств, сосредоточенных в тесном замкнутом пространстве. Они сталкиваются друг с другом и от столкновений разрастаются или, наоборот, сжимаются.

– Дан?

Он открывает глаза. Встречается с вопросительным взглядом Юхана.

– Ты чем-то накачался?

Дан ухмыляется. Юхан, должно быть, давно догадывается. Но он ни разу не спрашивал его прямо.

– Думаю, что больше мне это не понадобится, – отвечает Дан и поднимается на сцену.

Публика хлопает в такт, когда он идет по сцене. Он так давно уже презирает всех этих жалких людишек. Но он зависел от них. Что бы это ни было, но то новое, что с ним произошло, позволило Дану освободиться от власти толпы.

Дан входит в поле, освещенное лучом прожектора. В глазах щиплет от яркого света, будто он посмотрел на солнце. Но Дан улыбается, и впервые на этой сцене улыбается совершенно искренне.

Фредерика продолжает петь, смущенно глядя на Дана. Он вырывает у нее микрофон:

– Фредерика, оставим Уитни покоиться с миром.

Кто-то из публики судорожно вздыхает. Остальные, просыпаясь, потягиваются. Мускулистые парни в тесных майках громко смеются. Фредерика заискивающе смотрит на Дана.

– Видите эту руку? – Дан показывает заживший кулак. – Понимаете, что это значит?

Никто не отвечает. В темноте слышны только щелчки камер мобильных телефонов.

– Нет, конечно же не понимаете. Вам не понять, что здесь происходит. Даже мне этого не понять…

У Дана такое чувство, будто он от яркого света вырос на несколько метров. Мысли бегут в голове очень быстро. Он не успевает за них зацепиться.

– Я бы всех вас убил. Всех и каждого. Вы так чертовски глупы, и вас так много… И этим я оказал бы миру услугу… Он стал бы явно лучше без вас. Вы больше не имеете власти надо мной. Знаете ли вы, каково это…

В колонках тихо. Юхан отключил микрофон. Но Дану он и не нужен. Его голос чист и ясен, как никогда, его грудь вибрирует.

– …зависеть от людей, которых презираешь? Быть отданным на суд таким идиотам, как вы? Вы все страшно жалкие… с вашим отвратительным вкусом, вашими жизнями, сосредоточенными только на вас самих, вашими низменными мечтами…

В публике растет возмущение. Дан только улыбается.

– Уходи, Дан, – просит Юхан. – Хватит уже.

– И вы знаете все это в глубине души, – продолжает Дан. – Именно поэтому вы приходите сюда, чтобы сделать еще большие глупости, напиться до поросячьего визга…

– Заткнись уже, черт побери! – Какой-то мужчина встает в конце зала. – Заткнись, или я тебя сейчас вздую, можешь, черт возьми, в этом не сомневаться!

Со своими новыми ощущениями Дан может различать очертания говорившего, несмотря на свет прожекторов. Его запах. То, как воздух движется вокруг него.

– Никто о тебе не вспомнит, – теперь Дан обращается к нему. – Твои внуки или правнуки найдет твою старую фотографию и спросят, кто это, но не найдется никого, кто сможет им ответить.

В Дана летит бутылка из-под пива. Он слегка наклоняет голову, и бутылка разбивается о стену за его спиной.

– Вы пытаетесь отыскать смысл в своих ничтожных жизнях, но вы упустили главную правду, что никакого смысла и нет…

Дан чувствует, что в зале что-то изменилось. Он прикладывает руку к глазам, чтобы загородить яркий свет. В темноте у входа стоит маленький светловолосый мальчик. Дан сразу понимает, что он особенный.

Он узнает в нем себя.

Калле

Калле лежит в одежде на кровати Филипа и смотрит в потолок. Он мог бы выпить, наверное, столько водки, сколько весит сам, но мысли не перестали бы роиться в голове. Калле оставлен с ними наедине, и раздумья порабощают его. Вокруг нет ничего, на что можно бы отвлечься. В каюте Филипа не валяется даже старой газеты. Время от времени Калле смотрит на телефон, стоящий на столике у кровати. Было бы